Городскую клиническую больницу № 25 перепрофилировали ещё в начале пандемии, а сейчас в её реанимационном отделении разворачивают резервный коечный фонд. Почему реанимации потребовались дополнительные места, кто чаще оказывается на больничных кроватях и готовы ли медики Новосибирска к новому всплеску — в репортаже Сиб.фм из инфекционного госпиталя.
Здание городской клинической больницы № 25 находится недалеко от жилых домов, но привычного городского шума здесь почти не слышно. Солнечный свет подсвечивает холодный утренний воздух. Даже сирены звучат только вдалеке, а здесь автомобиль скорой помощи проезжает практически беззвучно: водитель улыбается и машет рукой, через стекло видно.
Мимо нас проходит пожилая женщина в больничной униформе и накинутой куртке:
— Здравствуйте, товарищи корреспонденты!
Мы входим через приёмный покой. На стекле — большая прямоугольная наклейка с белыми буквами: «Красная зона / Red Area».
В ГКБ № 25 под госпиталь для пациентов с подтверждённым диагнозом COVID-19 выделили три этажа, с третьего по пятый. Второй этаж — «чистая зона», а на первом — приёмный покой. Мы поднимаемся на лифте для медперсонала.
Перед тем, как подняться в отделение интенсивной терапии, переодеваемся в защитные костюмы — почти прозрачные и невесомые.
— Не холодно в них?
— Так никто же не сидит, — улыбается Алексей Мельник, начальник инфекционного госпиталя городской клинической больницы № 25. — Мы часов в 14, если повезёт, первый раз присаживаемся чаю попить, а смена в 8 начинается.
Пока мы идём по прохладному тихому коридору, начальник госпиталя рассказывает, какие изменения на его территорию принесла четвёртая волна.
— Впервые за всю пандемию мы увеличили количество работающих в реанимации коек: сейчас их 30, до этого максимально требовалось 25, а в среднем всегда использовалось 20. Дополнительные койки мы развернули на прошлой неделе, до этого хватало минимального объёма, — говорит он.
Сейчас из 250 коек, доступных для размещения пациентов в госпитале, занято 220.
Мужчина распахивает очередную дверь, и нас накрывает гул аппаратов.
— Раньше здесь лежали стабильные пациенты средней степени тяжести, сейчас — тяжёлые и крайне тяжёлые пациенты, которых стало в разы больше, — сразу поясняет он.
— Это же целая проблема! — добавляет Елена Аксёнова, заместитель министра здравоохранения Новосибирской области. —
А улучшится ситуация, когда культура появится: не ходить на работу больным, не отправлять заболевших детей в сад и школу, не прижиматься телом в очередях...
Белизна простыней особенно выделяется на фоне голубого кафеля, которым облицованы стены отделения реанимации. Люди на кроватях практически не двигаются. Только на одной, самой ближайшей к нам койке, с удивительно равными промежутками не то вскрикивает, не то вздыхает от боли маленькая старушка. Её впалые, в глубоких бороздах морщин щёки, иногда еле заметно подрагивают.
Медики не скрывают: основной контингент и реанимации, и госпиталя — возрастной. Больше 70 % пациентов старше 60 лет, в основном — невакцинированные и с хроническими неинфекционными заболеваниями. В этом сезоне самому молодому пациенту реанимационного отделения — 54 года, а самому старшему — 98 лет.
— Длительность пребывания в реанимации большая, потому что здесь нет вакцинированных — это просто катастрофа. Но при этом даже месяц нахождения здесь — редкость, в среднем на интенсивной терапии люди находятся 15-20 дней, — поясняет Алексей Мельник.
— Но мы до последнего всегда бьёмся, — решительно взмахивает головой заведующий реанимационным отделением Сергей Владимирович. — Был пациент, который здесь провёл три месяца, два из них на ИВЛ. Молодой, но крайне тяжёлая форма — 95 процентов поражения лёгких.
— А что с осложнениями на сердце?
— Находим, но не так часто. Инфаркты и инсульты возникают чаще, чем миокардиты, причём в основном — дома, на догоспитальном этапе. Люди до последнего терпят, лечатся сами. А ведь мы процесс лечения не скрываем, всегда объясняем подробно и доступно.
По словам заведующего отделением интенсивной терапии, сами сотрудники заражаются коронавирусной инфекцией редко.
— Есть те, кто второй раз заболели, но это единицы — всё отделение вакцинировано. Я вот вообще ни разу не болел, — пожимает плечами он.
Во время разговора мы заходим в небольшую комнату, где мужчина открывает металлически скрипнувшую дверцу шкафа. На полках ровными рядами составлены не только коробки с препаратами, но и пачки масок, перчаток, пробирок нескольких размеров.
— Арсенал абсолютно весь: противовирусные, антибактериальные, кроворазжижающие, — рассказывает Сергей Владимирович. — Здесь препаратов дня на три, есть ещё тяжёлый запас и аптека рядом. Пополняем через день, иногда и каждые сутки.
Мы снова пересекаем очередной коридор, чтобы поговорить с пациентами, которые находятся в обычном инфекционном отделении.
Сначала заходим в двухместную палату: обычно в такие помещают ветеранов или семейные пары. Сейчас в комнате с нежно-персиковыми стенами только 83-летняя Нэлли Александровна Онучина. Она попала в госпиталь после больницы Водников: туда её положили с гипертоническим кризом — в поликлинике пенсионерка провела неделю, а 1 октября оказалась в ГКБ № 25 с подтверждённым коронавирусом.
Лёгкие были поражены на 30%, поэтому Нэлли поместили сразу в палату, минуя реанимацию.
— Почти не задыхалась — я крепенькая старушка! Сегодня чувствую себя прекрасно, готовлюсь к выписке, — жизнерадостно делится она.
— Благодарственное письмо коллективу написала — за то, что жива осталась. Я когда сюда поехала, думала, что уже не вернусь...
Перед нашим уходом из палаты она успевает рассказать и о своей работе: Нэлли 19 лет проработала инспектором в секретной части на Севере и на строительстве мостов Байкало-Амурской магистрали.
Напротив ещё одна палата — она больше, и там заняты все шесть коек, около двух — подключённый кислород. Из большого окна виден ярко-жёлтый лес, а яркие солнечные лучи подсвечивают расставленные на доске шахматы.
— До болезни думал: «Пронесёт», — машет рукой крепкий мужчина. На вид ему не больше 45, но мешки под глазами выдают сильную измождённость организма. — Правда был уверен, что меня это не коснётся. Поэтому и прививку делать не стал, а потом температура, кашель, дышать нечем — и я здесь, — он ёрзает, поудобнее опираясь на подушку.
— К нам поступают с неизвестным статусом — мы работаем в первую очередь как сортировочный госпиталь. Отправляем тесты утром, вечером уже результат, — говорит Алексей Мельник.
Бактериологическая лаборатория находится в соседнем здании — оно меньше ГКБ и находится всего в нескольких метрах от неё.
По словам начальника инфекционного госпиталя, за время беспрерывной работы с 1 июля лечение получили почти две тысячи пациентов. Вакцинированы из них единицы.
— Отсутствие вакцины отражается в степени тяжести, выраженности клинических проявлений, периоде восстановления, необходимости респираторной поддержки, в том, насколько агрессивна и непредсказуема инфекция у незащищённых пациентов, — перечисляет Алексей Мельник. — И то, что нам рассказывают пациенты о вреде вакцинации — это всё теории. А практика — здесь, у нас.
Мы каждый день смотрим в глаза этой инфекции, и она показывает, что защищённым быть необходимо. Сейчас мы фиксируем 40-45 обращений в день, а с начала третьей волны обычно было не больше 20, —
поясняет Алексей Мельник.
По его словам, интенсивный рост наблюдается с прошлой недели.
— Уже развёрнуто почти четыре тысячи коечного фонда: начали приём в городской больнице № 3, заработал инфекционный госпиталь в клинической больнице № 12. Готовим стационары в госпитале ветеранов войн № 2 и Обской ЦКБ, — добавила Елена Аксёнова.
— Вы и сами всё видели. На реанимацию такой нагрузки не было никогда, им сейчас тяжелее всего, —
устало улыбается заведующий инфекционным госпиталем.
Мы снимаем противоинфекционные костюмы, укладываем их в специальные баки и спускаемся в уже знакомом лифте. Внутри него — стикеры с напоминаниями о дезинфекции и масках. Через несколько минут табличка «Красная зона» остаётся за стеклом белой двери.
Подпишитесь на нас в Telegram
