Интервью

Как работали новосибирские журналисты в начале шестидесятых годов, какие вопросы они чаще всего задавали на интервью и за что сурово говорили себе: «Вон из профессии!» описал в своём рассказе Алексей Бороздин. Рассказ публикуется в спецпроекте Сиб.фм «Читальный зал» с разрешения автора.

На пляже в Сочи ко мне подошёл мужчина, он сказал, что помнит меня по Академгородку, где жил в шестидесятых годах. Мы разговорились, вспомнили общих знакомых, а вечером встретились в баре, и вот что он рассказал мне за кружкой пива.

— Академгородок интереснейшее место, никогда его не забуду, много чего там со мною было, но один случай до сих пор не выходит из головы. На пятом курсе университета захотел я поработать в местной газете, пообщаться с учёными, так сказать, напрямую, посмотреть, чем они дышат, чем живут, о чём думают, а заодно прикинуть, что меня самого ждёт на ниве науки.

Приняли меня в редакцию без проблем, и полетела моя журналистская жизнь со скоростью реактивного самолёта.

В 1967 г. в Новосибирском научном центре работало 11 академиков, 40 членов-корреспондентов АН СССР, 125 докторов и около 1400 кандидатов наук

Но вот посылают меня однажды взять интервью у Суховей-Поднебесного, был там такой членкор. Редактор сказал, чтобы я держал с ним ухо востро, что Суховей этот большой оригинал, но я уже третий месяц крутился в академической среде, беседовал с учёными в столовых, в институтах, на симпозиумах, фотографировал их глаза, устремлённые на содержимое пустой реторты, и не придал его словам особого значения.

На всякий случай наиболее ходовые вопросы записал в блокнот и в воскресенье, как назначено, в 9 утра подхожу к коттеджу Поднебесного. В конце концов, успокаивал я себя, важно не то, что я у него спрошу, важно, что он мне ответит! К примеру, нельзя спрашивать «наших читателей интересует ваше любимое блюдо»: во-первых, он тоже наш читатель, а «любимое блюдо» он может обыграть и покажет мне какую-нибудь тарелку, такие случаи в Академгородке, если помнишь, бывали. Надо просто: ваше любимое кушанье? Интересно, думал я, что он ответит, уха по-монастырски, или гурьевская каша?

В те времена все знаменитости на газетных страницах почему-то питались одинаково, а я до сих пор не знаю, как выглядит гурьевская каша, и уху по-монастырски ни разу не пробовал.

Подхожу к калитке. На картонке написано: «звонок тут». Я посмотрел на утопающий в зелени коттедж и нажал на кнопку. Дверь коттеджа широко открылась и из неё высунулась огромная механическая рука и поманила меня к себе. Я толкнул калитку, прошёл по дорожке и очутился в прихожей, тут же сама открылась вторая дверь, вхожу, там тоже никого. Я осмотрелся. Небольшой зал с камином, диван, овальный стол, хорошие стулья, на отдельном столике проигрыватель, в общем, обстановка без крика, но и не из дешёвых.

141 рубль стоила радиола «Ригонда» в конце 60х годов ХХ века. Зарплата младшего научного сотрудника составляла 110 рублей

В комнату вошёл высокий брюнет в хорошем костюме, с ним мальчишка лет десяти. Суховей-Поднебесный протягивает мне руку, представляется, я называю себя, он говорит, что редактор звонил ему обо мне, да вот непредвиденность — у него там иностранец сидит, коллега из Японии, сегодня уезжает и ему край как нужно с ним поговорить. Тут он представляет мне своего сына, побеседуйте, мол, с ним, а я потом проверю, магнитофон с вами, вот и славненько!

Поднебесный ушёл, я остался с мальчишкой, нам не привыкать, думаю, а мальчишка говорит:

— Меня зовут Аркадий, мне девять лет, восемь месяцев и пять дней и я готов ответить на те вопросы, которые вы хотите задать моему папе.

Я развеселился, валяй, думаю, сейчас я проэкзаменую тебя, вундеркинд несчастный, включил магнитофон, посмотрел в свой блокнот, и только настроился, как можно ироничнее спросить «Как вы стали палеонтологом?», как малыш этот, удобно усевшись в кресле, начинает неторопливо и внятно говорить в микрофон:

— Палеонтология это его жизнь, как бы второе дыхание. Видите ли, когда-то он учился в консерватории и собирался ехать в Италию на конкурс скрипачей, но перед самым отъездом, когда виза лежала у него в кармане, он с друзьями решил погулять в окрестностях города. Где-то в меловом отвале он нашёл нечто, похожее на пулю, но ему объяснили, что это не пуля, а окаменелый моллюск, морской аммонит, в народе его называют «чёртов палец», что 200 миллионов лет назад он резвился здесь на дне океана, пока не окаменел. Отец был так потрясён находкой, что ни в какую Италию он не поехал. Страна потеряла хорошего скрипача, но взамен получила гениального учёного.

Основателем палеонтологии как научной дисциплины считается Жорж Кювье (1769-1832)

Я ошалело смотрю на этого мальчишку, хочу спросить, не жалеет ли его папа, что так случилось, но пацан опережает меня:

— Он ни о чём не сожалеет, и никакой раздвоенности у него нет. Утром бег с препятствиями, завтрак, наука, обед, наука, вечером два часа с семьёй и глубокой ночью — скрипка.

Следующий вопрос в моём блокноте о самом счастливом дне Суховея-Поднебесного, но Аркадий опять упреждает меня:

— Самый счастливый день в жизни моего папы: 11 лет назад, первого апреля на автобусной остановке он увидел девушку с медальоном из «чёртова пальца» на груди. Он тут же сделал ей предложение. Сами понимаете, теперь это моя мама. И вообще, если нарисовать наш семейный герб, то в центре его обязательно должен быть «чёртов палец»! Так иногда шутит мой папа.

В блокноте у меня что-то там о времяпровождении.

— Огорчений у него не бывает никогда, любит танцевать, если позволяет время и место, — не останавливаясь, говорит Аркаша! Наконец я вижу свой вопрос о любимом блюде.

— Не курит, уху по-монастырски и гурьевскую кашу на дух не переносит, любимое блюдо — с удовольствием ест всё, что приготовит мама, — сообщает мальчик.

Дальше у меня написано насчёт спиртного, но я опять не успеваю:

— Спиртное — стакан коктейля «кровавая Мэри» по праздникам.

Я молча смотрю в блокнот и слышу:

— В школе учился хорошо. Меня хочет видеть физиком-теоретиком — они двигают науку вперёд.

— Любимый писатель — все писатели, потому что все они творцы, просто одни больше, другие меньше. Любимого кинофильма нет, потому что кино это во всех отношениях неудачный эксперимент. В нём, считает папа, всё полуфабрикатное: и музыка, и живопись, и драматургия.

Пока не было телевидения, надежда на какое-то развитие ещё сохранялась, но теперь кино — окаменевающий моллюск, и всё сходится к тому, что оно со временем превратится в тот же «чёртов палец»!

Любимая папина шутка — когда оно совсем окаменеет, от этого через миллион лет кто-нибудь будет счастлив, как я сейчас!

У меня записано слово «искусство», но я опять не успеваю задать вопрос.

— И в живописи, и в музыке ему больше всего нравятся кульминации, то есть самые громкие или самые тихие точки. Скажем, на картине Репина «Иван Грозный убивает своего сына» самая громкая точка, или, чтобы быть точным, кульминация, это глаза Ивана. К ним всё идёт и от них всё расходится. Разглядывая это полотно, вы постоянно возвращаетесь к глазам и начинаете сами волноваться. В музыке всё и сложнее, и проще: если вы волнуетесь там, где волновался композитор, вы получаете полное и неповторимое удовольствие.

Следующий мой вопрос о предках члена-корреспондента, но я уже не знаю, что мне делать и слышу:

— И последнее. Вы хотели спросить, откуда у моего папы такая необычная фамилия, вернее, псевдоним. Отвечу: настоящая его фамилия Шумаков, я, кстати, тоже Шумаков. Когда он защитил кандидатскую диссертацию, то взял фамилию своей тётки и стал Понизовским. После защиты докторской папа взял себе фамилию двоюродной бабки по маминой линии — Суховей, и поставил её на первое место. Получился Суховей-Понизовский. По избрании его в члены-корреспонденты, он заменил «Понизовский» на «Поднебесный», это от другой бабки, тоже по маминой линии. Так он стал Суховей-Поднебесный. Красиво и оригинально, не так ли?

А теперь вы хотите спросить, как же он будет называться, когда станет академиком, отвечу: подождём, когда он им станет.

При смене фамилии необходимо поменять паспорт. При этом госпошлина взимается только за смену паспорта и составляет сумму от 200 до 500 рублей

Мальчик встал, слегка поклонился, давая мне понять, что он закончил, я собрал магнитофон, выскочил из коттеджа, закрыл за собой калитку, огромная механическая рука помахала мне на прощание, и я помчался в редакцию, но потом передумал. В голове полнейший раздрай, не могу понять, что это было, правда, розыгрыш или что-нибудь похуже?

Дома я включил магнитофон, прослушал с блокнотом в руке весь текст и почти всё, что наговорил мне этот пацан, совпало с моими заготовленными вопросами! Не поверишь, состояние глупейшее и, главное, никому не скажешь, засмеют!

— А Поднебесный этот зашёл с тобой проститься? — Спросил я.

— Да он зашёл, спросил, как и что, но я поспешил удрать оттуда.

— А насчёт сына он тоже ничего не сказал?

— Они сразу ушли, но я краем глаза заметил, как Поднебесный строго посмотрел на Аркашу, а тот тихо ответил ему на латыни, что-то вроде Homo semulicitus. Я не стал искать в словаре это выражение, сбежал из редакции, закончил свой университет, я химик, работаю в Москве, недавно защитил докторскую, профессор, всё у меня сложилось прекрасно, но чем дольше живу, тем чаще вспоминаю этот изящный урок от Поднебесного! Только теперь я понимаю, что журналистика такая же серьёзная профессия, как физика, химия или медицина, а в чём-то даже сложнее их, и мне стыдно вспоминать, каким самонадеянным болваном казался я тем учёным, о которых нахраписто писал в своей газете! Эйфория первых лет Академгородка прощала нам многое, и сто раз спасибо Поднебесному, что намекнул мне тогда, что журналист — это прежде всего личность, высокий профессионал, могущий даже незначительный факт уложить в контекст современной жизни, а не ходячий микрофон.

Мы вышли на улицу и пошли к морю. Кругом толпы весёлых отдыхающих, на воде романтическая лунная дорожка, а я думаю над рассказом химика. Счастлив тот, кто состоялся по жизни, будь то учитель, воин или парикмахер...