Концепция неудачи

MIDI-контроллер — устройство, преобразующее определённый физический процесс в набор цифровых команд формата MIDI. Физическим процессом может являться всё что угодно

Культовый саксофонист, основатель авангардного ансамбля «ТРИ О» и бессменный участник «Поп-механики» в одиночку выступил в Новосибирске. Сольный концерт одного из родоначальников «новой импровизационной музыки» — событие редкое и по-своему интригующее. Корреспондент Сиб.фм обсудил с почётным гостем радикальность жеста, вторичность русской культуры, торгующих критиков, гадость и лажу.

Во время концерта складывалось впечатление, что одному выступать вам не совсем комфортно. Это действительно так?

Когда один играешь музыку, особенно электронную, сразу сваливается множество проблем. Ведь нужен человек, который был бы оператором всего этого дела, так как постоянно что-нибудь не срабатывает. Бывает, звуковая карта забарахлила, перестал отзываться один из MIDI-контроллеров или сигнал не доходит — и мне приходится на ходу всё это восполнять. А я очень не люблю в процессе выступления отвлекаться и наклоняться к компьютеру, но что поделаешь.

На днях на концерте в Омске техника отказывала семь раз, и я не выдержал и позвал на сцену знакомого саксофониста. Абсолютно без подготовки отыграли, этим только и спасся.

А вдвоём, но без подготовки, разве проще?

Вдвоём всегда проще. Один другого может выручить, просто хотя бы что-то поиграть, пока ты занят. А когда ты один, то это всё-таки очень нервозно на самом деле. Но я же тоже чему-то учусь, стараясь компенсировать эту нехватку: пытаюсь разнообразить звук, использую новые электронные духовые инструменты, разные тембры, приёмы игры.

В Новосибирск вот привёз два синтезаторных модуля, но по дороге блоки питания где-то потерял.

А в том же Омске один из блоков мне, по-моему, вручили «левый», хотя, может, я и сам его сжёг. Во всяком случае, он уже не работает. В общем, выступать одному — это тихий ужас.

В 1972 году Сергей Летов поступил в физико-математическую школу-интернат при НГУ. В 1974 был оттуда отчислен

В 74-м я уже был в столице, поступил в Московский институт тонкой химической технологии им. М. В. Ломоносова (МИТХТ). Был ещё такой Михаил Жуков, и мы втроём организовали «Оркестр нелёгкой музыки». А в 83-м я был уже в Питере, где познакомился с Кондрашкиным (барабаны) и Макаровым (виолончель). Очень интересный, на мой взгляд, состав получился. Просуществовал он недолго, но у меня осталось много записей. Было бы ещё больше, но мы посылали нашу музыку на Leo Records (причём чаще всего оригиналы), и всё это в итоге кануло в никуда.

В ответ на наши записи Лео просил «такой гадости» ему больше не присылать. Всё, что от меня исходило, подвергалось жёсткой обструкции. Самое обидное, что ничего не осталось, во всяком случае, мне он ничего не возвращал. Может быть, выкидывал, не знаю.

Почему?

Leo Records — один из ведущих мировых издательских лейблов новой музыки, основанный Лео Фейгиным

Его, вероятно, не устраивал тот факт, что наша музыка не походила на западную, которую он также издавал. Очень же многие люди считают, что всё непохожее на западное, что не является продолжением тех идей — это всё какая-то ерунда. Потому что мы не должны изобретать велосипед. Отсюда глубокая вторичность русской музыки любого направления: мы пробуем и развиваем чужое, никак не можем отрешиться. А раз так, нам остаётся только удел воспроизведения.

И, я думаю, Фейгин до сих пор ко мне пренебрежительно относится. Он даже в какой-то аннотации написал, что, вот, мол, замечательная тувинская певица Саинхо Намчылак зачем-то связалась с совершенно бездарным, тривиальным ансамблем «Три О». Просто есть люди, которые в музыке ничего не понимают, зато имеют табель о рангах: есть Брэкстон, есть Тейлор, есть Паркер.

В 1972 году вышел в свет альбом «Saxophone Improvisations» Энтони Брэкстона

А музыкальные критики?

Вообще, большая часть наших критиков — это товароведы. Они приписывают ценники и рекомендуют покупки, но, повторюсь, совершенно ничего не понимают в музыке, не знают её и не любят. Максимум ведь что они могут — это что-то с чем-то сравнить, подыскать аналог. А если музыка оригинальна, выходит за какие-то рамки их представлений и ни на что не похожа, то это вызывает у них страшное негодование и даже возмущение, озлобление. Они не знают, как её продать. Я и на себе это испытываю.

Например?

Это не заговор молчания, но... Послушайте, я занимаюсь музыкой уже свыше тридцати лет, не жалуюсь на неуспех у публики и не выпрашиваю никаких грантов.

При этом до сих пор обо мне нет ни одной статьи на русском языке. А на французском, например, уже давно есть. Это о многом говорит.

Критики не понимают, что успех — это степень твоей оригинальности.

Сергей Летов с 2004 года читает лекции по истории музыки в Московском институте журналистики и литературного творчества (ИЖЛТ)

Преподавать вам нравится?

Само преподавание мне не очень нравится, а с дипломниками интересно. Вот, например, была очень хорошая работа по теме «Русская протоэлектронная музыка в 1916–1936 годах». Или — тоже вот ещё — «Брит-поп и русский плагиат».

С Курёхиным интересно было работать?

В одном из выступлений я очень пафосно выбегал с саксофоном на сцену и чуть не упал. Он засмеялся и сказал, что ему очень жаль. «Это было бы лучшей точкой выступления! — объяснял Курёхин. — Вышел, бряк-шмяк, разбитый баритон-саксофон и всё!». А почему нет, может, в этом и есть истинный радикализм.

Дело в том, что та радикализация языка, которая была, скажем, в импровизациях Дерека Бейли в 60-х годах, она в значительной степени просто создала новые штампы. Новому поколению 70-х можно было просто брать их, по-новому комбинировать и ждать успеха. Всё же сделано, «как надо», всё, «как у них», рукоплещите нам! А никому это уже не нужно.

11 лет Сергей Летов выступал в составе «Поп-механики» Сергея Курёхина

То есть необходим культ «нового»?

В принципе, как таковая гонка за новизной тоже не выход. Потому что это вновь попытка изобретения с оглядкой на западный мир, игры и одновременного уточнения, не запатентовали ли ещё этот звук. Это обстановка тотальной несвободы. А я вот приезжаю в Японию, играю с местными музыкантами и сознательно нарушаю правила игры. Собрались вроде поиграть радикальный фри-джаз, и вдруг у меня вырисовывается си-бемоль мажор! А в том и острота, в такой ситуации это самый радикальный жест. Во всяком случае, куда более сильный, чем вопли, свист и щелчки клапанов.

Тогда чем отличается ваш подход к музыке?

Мой подход, возможно, не столько сугубо музыкальный, сколько соответствующий некоторым тенденциям современного искусства в целом. А его основным направлением на протяжении всего двадцатого века было, как известно, расширение сферы искусства.

То есть увеличение этой пограничной, сумеречной зоны между «искусством» и «не искусством». И вот именно это пространство, но уже в музыке, меня привлекает всю мою жизнь.

И в нашей стране я, наверняка, известен, прежде всего, в связи с рок-музыкой. Всё потому, что русский рок, будучи очень «маломузыкальным» явлением, легко инкорпорирует как раз такого рода эксперименты. В его рамках вполне допускаются визги, вопли, хрюки и всё остальное.

С другой стороны, исключительно нормативное музицирование, тональная ладовая музыка для некоторых является чем-то запрещённым, у них сразу портится настроение и начинает болеть голова.

Почему-то, сталкиваясь с конвенциональным высказыванием или даже с совсем уже радикально банальным, они не знают, как себя вести, и начинают агрессивно реагировать. А мне это кажется очень интересным. Такая концепция неудачи или художественной лажи.