Недавно редакторы The Calvert Journal Игорь Зинатулин и Артур Хаус рассказали на мастер-классе в Новосибирске, как писать о современном постсоветском искусстве для зарубежной аудитории. Этого корреспонденту Сиб.фм показалось мало, поэтому он встретился с Игорем Зинатулиным перед вылетом в Лондон и узнал, как россиянину стать редактором британского издания, чем западная пресса лучше российской и почему везде устали от политики.
В прошлый раз нормально добрался от аэропорта?
Меня подвозил замечательный водитель. Он из Якутска, и он едва ли не плакал, что зимы в Новосибирске не такие беспощадные, как раньше. В общем, не минус сорок. А обвинял он, кстати, проклятых американцев и климатическое оружие. Такой вот штамп.
Хулиганьё. К слову, в 2009 году ты же стал главным редактором журнала «Хулиган», который к тому моменту уже дважды преобразился: от контркультуры и эпатажа — до масскульта и модных трендов...
Я бы не хотел углубляться в те времена. Это было давно, и не имеет никакого отношения к The Calvert Journal. Это всё равно что спрашивать: чем ты занимался в университете до Сиб.фм?
Тем не менее. Почему контркультура оказалась никому не нужна? Ну кроме прокуратуры.
Прокуратуры?
В каком-то смысле. Первые года три в журнале нередко выходили провокационные статьи о сексе и порнографии, мате и наркотиках.
Ну нет, я не припомню, что в те годы были какие-то громкие дела. Времена были более вегетарианские и либеральные, чем сейчас. Контркультура никого не беспокоила.
Редактор The Calvert Journal Артур Хаус прежде работал в ежедневной газете The Telegraph
Так нужна она была или нет?
Конечно, была нужна. В культуре нет чего-то такого ненужного. Но у нашей команды была традиционная точка зрения. Нам казалось, что журнал тогда ушёл в абсолютно маргинальное русло, а мы хотели сделать из него издание, которое стояло бы вровень с такими культовыми журналами, как Vice и Dazed & Confused — лучшими образцами молодёжной культурной журналистики.
И вы нацелились на аудиторию современных стиляг и хипстеров. Это был компромисс между доходностью и субкультурой?
Разве субкультура по определению антикапиталистическая? Не помню конкретных цифр, но маркетинговые и коммерческие показатели не имели такого большого значения, как охват аудитории и качество журнала.
А как же мировой экономический кризис?
Да, он сильно ударил по маркетинговым бюджетам, и в то время практически все издания пострадали. Но нужно учесть и то, что «Хулиган» находился в сложном медийном поле. В отличие от многих независимых изданий , мы занимались журналистикой в большом издательском доме Gameland, в котором насчитывалось порядка двадцати масштабных медийных брендов.
Всё что касалось стратегических решений, позиционирования, маркетинга, ценообразования и работы с рекламодателями — это было в зоне ответственности менеджеров издательского дома.
К сожалению, многие из выходивших журналов так или иначе закрылись, как и «Хулиган». И это в меньшей степени связано с редакционной политикой, а в большей — с ошибками и просчётами руководства издательского дома. Но в данном случае я не могу судить и давать оценки.
В том же 2009 году «Хулиган» стал синдикационным партнёром того самого Dazed & Confused, о котором ты говорил.
Это на самом деле случилось раньше. То, на какую аудиторию мы выходили, те темы и сюжеты, которые нас волновали, — они во многом пересекались с форматом D&C, поэтому это было очень органическое и естественное партнёрство. Большинство номеров вместе с D&C делали до нас, ребята под руководством Стаса Акимова. Партнёрство с журналом закончилось, как только издатели D&C отважились на выпуск полноценного российского издания ещё в 2008, но у них ничего не получилось.
Но тебя уже тогда привлекли британские медиа?
Разумеется. Я всегда интересовался британской культурной журналистикой. Знаком со многими редакторами, включая D&C и Vice.
400 рублей стоит свежая онлайн-версия журнала «Хакер», издаваемого Gameland
В какой-то момент ненадолго влился в команду Vice как полноценный сотрудник, когда эта мультинациональная медийная корпорация росла астрономическими темпами — запускали новые проекты, работали с огромным количеством партнёров. Очень полезный опыт. Это произошло после моего переезда на учёбу в Лондон — присоединился к их новому офису, ставшему де-факто глобальной штаб-квартирой издания.
В 1994 году журнал VICE стартовал в Канаде как панк-издание
В общем, как ты стал редактором The Calvert Journal?
Галерея Calvert 22 находилась в трёх шагах от офиса Vice. Однажды по приглашению друзей я зашёл на открытие выставки московских концептуалистов, которая меня глубоко поразила. Именно в тот момент я познакомился с командой Calvert 22, начал с ними общаться, обмениваться идеями. Тогда же узнал, что зародилась идея создания The Calvert Journal, который на тот момент имел совершенно другую концепцию. Подобного проекта просто не существовало в природе — изначально мы обсуждали создание англоязычного агрегатора новостей о современной российской культуре. Потом присоединился Эко Эшун, бывший директор Института современного искусства в Лондоне. Постепенно мы сформировали новую концепцию, создали команду и запустили проект.
В принципе, история как журнала «Хулиган», так и The Calvert Journal — это история о преображении. Когда вы его запустили, в западных медиа уже появился запрос на разрыв шаблонов о русских, или журнал помог его сформировать?
Мы точно не могли сформировать запрос — он всегда существовал и в последние годы по ряду причин актуализировался. Всегда есть читатели и журналисты, которых интересует альтернативная точка зрения. Радикально ничего не поменялось. Поэтому я не считаю, что есть разрыв шаблона, нам далеко до этого. Думаю, он скорее всего и не состоится. Нынешняя геополитическая ситуация этому просто не способствует. Так или иначе всё упирается в политику, и без фундаментальных изменений в ней мы вряд ли сможем поменять представление о России. Это невозможно.
Но вы же сотрудничаете с газетой The Guardian, не так плохо.
Это новая медийная модель, которая отвечает на потребность в фрагментации медийного поля. Это не только запрос на информацию из России, но и осознание того, что мир более комплексный, красочный и неоднозначный для журналистов классической газетной закалки. Его же надо исследовать, доносить до международной аудитории. Поэтому возникло понимание, что фундаментальным редакционным командам необходимо изменить формат взаимоотношений с журналистами и людьми, обладающими тем или иным знанием. Думаю, мы просто попали в тренд. Нужны яркие и новые сюжеты, и неважно, случились ли они в России или Латинской Америке. Если точно такой же проект, как The Calvert Journal, появился бы сейчас где-нибудь в Бразилии, то он мог быть даже успешнее.
Бывший министр экономики Алексей Кудрин — второй учредитель The Calvert Journal
До открытия журнала ваш учредитель Нонна Матеркова говорила, что журнал «не будет касаться экономики и политики». Это противоречит популяризации, или почему?
Нет, это в какой-то степени наше уникальное торговое предложение. Потому что о политике пишут все, особенно в нашей стране. Мы хотели отличаться, найти аудиторию уже уставшую от информации о политических пертурбациях и решили создать честную, независимую и объективную платформу, чтобы аналитически посмотреть на происходящее в культурной сфере, потому что этим никто не занимался. Мы просто заняли свободную нишу.
Но постой, журнал же пишет о контркультуре, акционизме, перфомансах Pussy Riot и Петра Павленского. Это в том числе политика.
Во-первых, это маркетинговое решение: не заигрывать с политикой, как это делают остальные. А во-вторых, это не означает, что мы полностью отказываемся от критического взгляда на вещи. Культура же рефлективна: она тонко переживает политические события, которые недвусмысленно отражаются в произведениях искусства. В какой-то степени мы говорим о политике, но говорим о ней словами и творениями художников, музыкантов и писателей из России и Восточной Европы.
На современное искусство в России постоянно наезжают — как будто художники, поэты и режиссёры кому-то что-то должны. Это одна из причин, по которой фонд Calvert 22 и The Calvert Journal были созданы в Лондоне?
Есть такие случаи, и мы о них пишем. Но они не отражают те глубинные процессы, которые развиваются в современном российском искусстве. Создание галереи и открытие редакции — просто географическая необходимость. Все члены команды по тем или иным причинам оказались в Лондоне. Именно в Лондоне, а не Москве или Киеве. Здесь о российском и восточноевропейском искусстве почти ничего не знали, поэтому имело смысл открыть галерею и журнал именно в этой стране, именно в этом городе, который является одним из крупнейших центров современного искусства, где находятся многие нервные узлы и окончания.
А как насчёт Сибири? На твой взгляд, чем она примечательна на культурной карте России?
В силу своей географической отрешенности и интеллектуальной самодостаточности, Сибирь просто обречена на то, чтобы и дальше порождать ни на что не похожие, глубокие явления, которые еще прозвучат по всему миру. Это и сильное политическое искусство, бурная электронная сцена, эксперименты на стыке науки и искусства, качественные цифровые медиа проекты.
Если в России и появится новый Егор Летов — от мира музыки или искусства — то это точно произойдет на просторах Сибири.
Возможно поэтому у вас большая сеть авторов в регионах. Но как быть первооткрывателем, будучи туземцем?
Хороший вопрос. Тут надо учитывать то, что половина наших редакторов из России и говорят по-русски. Да, мы прекрасно понимаем быт, устройство и мироощущение людей, которые живут в разных уголках нашей страны, но мы ни в коем случае не чувствуем себя туземцами.
Хорошо. По твоим словам, англоязычные и русскоязычные сотрудники журнала часто спорят друг с другом по поводу жизнеспособности питчей, заявок на текст. Чем принципиально отличается подход?
Мы выросли в разных системах координат, поэтому иногда сложно объяснить такие тонкие фундаментальные феномены западной аудитории и западным журналистам. Приходится искать куда больше информации и контекста, который вписал бы тему в широкий культурный пласт, и налаживать мостик между двумя совершенно разными культурными парадигмами, чтобы преодолеть недопонимание. Думаю, нам это удаётся. Но я не хотел бы подчёркивать драматургию — у нас ещё не было тем, которые полностью разобщили редакцию и возвели бы между нами барьер. В целом, часть западных журналистов стремится те или иные темы загнать под эти шаблоны, чтобы темы стали более понятны аудитории. Есть масса штампов, и мы стараемся их избегать, не попадать в ловушку.
А что думали англоязычные сотрудники журнала о России?
Думаю, что считали её экстраординарной страной с буйной культурной и очень яркими, динамичными и талантливыми людьми. Совершенно точно, что она одна из самых захватывающих стран в мире — по культуре, уникальности истории и траектории современного развития.
Считали сумасшедшей?
Мне кажется, даже жители России считают её сумасшедшей — в хорошем смысле этого слова. Конечно, есть запрос на сумасшедших русских, как и на сумасшедших вообще. В целом, в западной прессе три запроса о русских — на балалайку, Пушкина и фриков. Это такая база человеческой натуры: люди хотят, чтобы их развлекали. Но не думаю, что у нас в реакции были те, кто считал Россию экзотикой.
Когда в начале нулевых была англоязычная газета The Exile, писавшая о жизни в Москве как о таком диком месте обитания, там этот подход был уместен и естественен. А сейчас это выглядит дико.
Поэтому это не наша стезя, мы об этом почти не пишем. The Calvert Journal хочет представить Россию и многие страны Восточной Европы, как абсолютно нормальные, естественные и открытые страны для культурного диалога. При этом не впадаем в патриотические крайности, что Россия — креативный центр вселенной. Это не так.
Мы стараемся писать о России так, словно она нормальная европейская страна с сильной культурной сценой.
Мне кажется, сейчас нам всем именно этого не хватает — ощущения нормальности, ощущения близости, ощущения похожести с остальным миром.
Подпишитесь на нас в Telegram
