Тюрьма в разумных дозах

Дмитрий Петров, осуждённый по делу «Интерры» на четыре года, 21 декабря 2016 года вышел на свободу: суд заменил ему наказание на условное. Редактор Сиб.фм встретился с ним на четвёртый день после освобождения и поговорил о жизни в неволе, людях за решёткой и первых днях свободы.

Дмитрий Петров провёл в заключении почти три года — с 19 марта 2014-го. Взяли под стражу его аккурат в день рождения. Петров шутит, что так легко было запомнить дату ареста. Поэтому и три дня рождения встречал в тюрьме. В общем, без малого три года. С перерывом в одиннадцать дней: суд его выпустил под домашний арест, потом передумал и снова «закрыл».

Мы разговариваем на четвёртый день его свободной жизни. Сидим на кухне, Петров заваривает улун, Ильнар достает фотоаппарат. Шутим про чифир, я рассказываю байки, как в старосоветские времена чифир из плиточного чая варили на вафельных полотенцах, газетах и даже могли пустить на растопку мелкие бумажные деньги.

Дима авторитетно объясняет, что сегодня в камерах розетки, есть кипятильники, и сварить напиток уже не проблема.
То есть гуманизация налицо.

Разговор то и дело прерывается — на кухне, из-под рабочих столов, из цоколя, то и дело раздаётся какой-то громкий стук. Дима озабоченно жалуется:

Какое-то животное непонятно как попало, не может выбраться. Крыса, что ли. Вызвал ребят-«спасовцев», чтобы достали.

Нет, — задумчиво реагирует Ильнар, вслушиваясь в стук. — Похоже на птицу.

Ага, на дятла, — шучу я.

В общем, весь разговор идёт под непрекращающийся стук пытающегося найти выход на свободу какого-то мелкого живого существа — тук-тук, тук-тук-тук.

Роскошь одиночества

Скажи, а за что ты попал в карцер-то перед самым выходом?

Формально я занавесил своё спальное место. Ничего такого я не делал, но, судя по всему, у моего помещения в карцер две причины. Накануне апелляции с внешней стороны ребята в погонах похлопотали, чтобы мне было не очень удобно готовиться к апелляции, и это — обычная практика, к сожалению: разные правоохранительные товарищи в неформальном порядке просят осложнить жизнь в СИЗО. Слава богу, без каких-то чрезмерностей.

Есть и вторая версия. Меня же поместили в так называемый «новый корпус», которому уже лет семь. Там всё по евростандартам: большие помещения, ремонт. И они пытаются там сделать режим построже. В камерах круглосуточно видеокамеры работают. Я подготовил правовое обоснование, что с десяти вечера до шести утра их можно закрывать. Мотивация была простой: есть личное пространство, человеческое достоинство.

И я бы не хотел, чтобы меня кто-то там в неглиже снимал. Да и любой человек не хотел бы. Вот в рамках этой версии меня и наказали за активность.

То есть возможность бороться за элементарные права чревата сразу карцером?

Понятно, что тюрьма, как и школа, как и армия, — это слепок нашего общества. Есть официальная власть, которая пытается навязать свои правила и законы. И есть арестантское сообщество. По сути дела, это некий профсоюз сидельцев, который отстаивает свои права. Причём в буквальном смысле слова — то, что прописано в законе. Мне случалось уже говорить: на сегодняшний день единственная категория граждан, которая по-настоящему заинтересована в соблюдении гражданских прав, а также уголовного права, — это те самые арестанты. Потому как ни судьи, ни правоохранители, ни адвокаты так сильно в этом не заинтересованы. Для одних это служебные обязанности, которые часто воспринимаются очень широко. Для других — зарабатывание денег.

Существующая система сегодня ушла далеко от того, что можно было бы назвать
«правовым государством».

Как показывает опыт, пока у тебя в жизни условно всё хорошо, ты об этом и не задумываешься. Понятно, что пресловутая коррупция уже везде проникла, и нам приходится как-то решать вопрос. Но как только ты попадаешь в эту зону внимания разного рода товарищей в погонах, ты осознаёшь, что никакого закона нет. То есть он как бы есть, но в реальности его никто не соблюдает.

Это шокирует при попадании за решётку?

Это первый шок. Когда умный и интеллигентный человек, часто с положением и деньгами, попадает туда, у него случается шок: «А как такое вообще может быть?» Простой пример. Известно, что у нас сажает в тюрьму не суд, а следователь. Если возбудили уголовное дело и формально ты попадаешь под категорию, для которой мерой пресечения может быть содержание под стражей, то следователю может показаться, что ты надавишь на свидетелей, скроешь доказательства. Тогда он просто идёт в суд с ходатайством, ему даже не нужно ничего доказывать, — и тебя закрывают. Кажется, что это на два-три месяца, но, как говорят, «ворота в тюрьме очень широкие, но на выходе протискиваться надо».

Следователь приходит в суд, и суд просто говорит:
«Закрыть? Без проблем, давайте».

В общем, у людей, которые туда попадают, первая реакция: «За что?» И я не исключение.

Люди, у которых противоправная деятельность — профессия, готовы к таким условиям. Такой человек знает по рассказам, как устроена там жизнь, и у него шока не возникает. А вот обычный человек абсолютно не готов. И процесс адаптации бывает непростым. Люди и жизнь самоубийством пытаются покончить, у некоторых это, к сожалению, получается. Причём не по серьёзным статьям, а по тем, по которым срок — пять-семь лет. Это нормальный срок.

Что было для тебя самым тяжёлым, когда ты туда попал? Избыток времени, недостаток пространства?

Если ты умеешь и любишь читать, если ты можешь что-то писать, если ты занимаешься своим уголовным делом, если к тебе приходит адвокат, то времени катастрофически не хватает. Вроде его и много, и есть возможность сосредоточиться на чём-то одном, но всё равно мало. Всегда не хватает. А самое тяжёлое...

Я не говорю о физическом насилии, меня не били, хотя это распространённая практика до сих пор. В основном сложности психологические.

Ведь зачем сажают? Прагматические цели — заставить человека дать признательные показания. Как правило, это самооговор. Если нужно сломать человека, то делают это ещё в изоляторе временного содержания. Первые дни — самые тяжёлые. Почему оперативные сотрудники и следователи приезжают в первые дни? Потому что большое количество людей в этот период идёт на всё, чтобы выбраться.

Я вывел максиму: людей ломает не тюрьма, а вожделение свободы. Когда человек жаждет свободы и готов ради этого на всё — это внутренне ломает. Свобода очень важна, но помимо неё существуют и другие ценности. Например, человеческое достоинство.

Страх тюрьмы страшнее самой тюрьмы.

Когда ты понимаешь, что вот такая она есть, со всеми неудобностями, становится легче. Понимаешь, что какое-то время проведёшь здесь. По возможности его нужно сокращать, но не любыми способами, не любой ценой, потому что цена бывает неоправданно высокой.

Меня в такой ситуации сильнее всего угнетает невозможность уединения. Казарма, больница, тюрьма — специальные пространства без приватности.

Конечно, одиночество в тюрьме — роскошь. Карцер более тяжёл, может быть, с точки зрения всех лишений, но роскошь одиночества — это бонус карцерной жизни. Много значит ещё то, с кем ты сидишь. Складывается круг общения, люди, с которыми ты поддерживаешь связь. Мне в этом плане повезло.

И качество общения там немного другое: меньше воды и больше сути, если ты, естественно, готов к такому общению.

С двух-трёх фраз переходят сразу на серьёзные темы: вера, семья, своё дело. Это мощный тренинг толерантности: общение с людьми, с которыми ты никогда бы в жизни не встретился.

А что там за народ? Наверняка со многими ты бы в вольной жизни и не пересёкся.

Люди есть самые разные: начиная с маргинальных слоёв, до тех, к которым ты на свободе, может быть, и не прорвался бы. А там, как в бане, все равны, и каждый имеет право на высказывание. Но опять же: извини, если с тобой людям интересно — с тобой общаются. Если ты интересен только какой-то категории, то формируются группы. Если здесь ты не хочешь общаться, то можешь сказать, мол, дела, извини, и уйти. А там — нет. Ты, конечно, можешь сказать: «Извини, я сейчас не хочу об этом говорить». Тюремный этикет это предполагает, но редко кто пользуется таким правом. Постепенно складывается круг общения: кто тебе интересен, кому ты интересен. Я ещё раз подчеркну, что это интересно: настоящий человеческий винегрет.

Что ты узнал такого, что никогда бы не постиг на свободе?

Чего я только не узнал. Например, я очень много узнал про наркотики. Там были специалисты и носители всей этой информации, а я, как человек любопытный, не стеснялся спрашивать. В частности, я осознал в какой-то момент катастрофичность ситуации с наркотиками. Это не просто распространённое явление: в каждом подъезде сегодня есть закладка, и город превращён просто в гипермаркет наркотиков. Раньше кто торговал? Цыгане. А сейчас это мегакорпорации с современным бизнес-подходом. У них есть call-центры, используются IT-технологии. Это бизнес-образования, которые впитывают в себя и покупают практически всё новое у лучших специалистов. И сегодня порог вхождения в этот бизнес — два-три клика мышкой. Да, сдают, каждого третьего-пятого. Жизнь одного закладчика длится два-три месяца, реже — дольше. Все они попадают, и попадают на невероятно большие сроки. Многие из них — ребята-студенты, абсолютно интеллигентные, начитанные. У этого студента есть выбор: 20–25 тысяч, которые он, серьёзно вкалывая, может заработать официально и законно, либо 200–300 тысяч в месяц, которые, ну да, незаконно. И все думают: «Меня это не коснётся, тем более, мне сказали, что это легально». Мне как бизнес-консультанту в прошлой мирной жизни было интересно исследовать, как это всё устроено.

А как ты себя чувствовал, когда тебя выпустили вдруг, и сразу же, через несколько дней, закрыли опять?

Это было тяжело. Возможно, это было сделано намеренно, с целью сломать. Когда тебе дают глотнуть свежего воздуха и опять закрывают через 11 дней... Я помню, когда конвой меня отвёл в небольшой «стакан», метр на полтора (у меня было часа полтора), я просто сел и сидел. Ощущения были тяжёлые. Час-полтора мне понадобилось, чтобы прийти в себя, это тяжёлый опыт.

Назад в маркетологи

Пока ты находился там, тут столько всего случилось: Крым, Донбасс, Сирия. А как, кстати, там ко всему этому относятся?

Нужно учитывать, что интернета практически нет. Есть телевизор, который работает 24 часа в сутки. У меня было нескольких стычек с Ильёй Потаповым, бывшим бердским мэром. Он мне начал рассказывать, что Крым — наш. Я попытался его вразумить: «Ну ты-то, Илья Николаевич, коммунист, как же ты Путина поддерживаешь?» На что он, как истинный коммунист, ответил: «Внутреннюю политику Путина мы не поддерживаем, а вот с внешней во многом согласны». Когда мы с ним пару раз на повышенных тонах поговорили, я сказал:

«Давайте, друзья мои, про политику не говорим, про Крым не говорим. Новости не смотрим или смотрим дозированно. Лучше — когда меня нет».

Попадают туда люди без образования, «ужаленные» телевизором, но после двух-трёх вопросов «крымнаш» слетает сразу. Спрашиваешь у человека, идёт ли его следствие по закону? Проблема ли только с его следователем? Только ли в Новосибирске так? Ну а что ты хочешь? Когда во главе государства «мусор», какое будет государство? Знаешь, когда ты сидишь в прокуренном грязном боксе и с тобой только что пообщался следователь, угрожал тебе, тут патриотизм пропадает, истончается.

В чём мы разошлись с моими многими бывшими коллегами? Они думают, что систему можно улучшить. Я никогда радикалом не был, но думаю, что исправить её нельзя. Я считаю, что контракт с властью — это работа на её укрепление. Мне есть в чём покаяться за свои прошлые проекты и работы, но осознание-то пришло. Дорогой ценой.

За счёт чего режим продлился? Он смог купить и убедить многих талантливых людей. Они стали работать на продление существования этого режима. Не будем даже Захара Прилепина брать, все поучаствовали.

Но дальше встаёт вопрос персонального выбора: готов ли ты дальше во всём этом участвовать
или нет.

Для тебя никакое сотрудничество с государством уже невозможно? Ни в каких формах?

С властью работать не буду, во всяком случае — с этой. Сейчас это чётко сформулированная позиция. Я немного зароков давал. Но это — один из них. Дело не в личных обидах, а в том, что нельзя усиливать этот режим, продлевать его срок. Я деятель не такого масштаба, как Прилепин, но даже свои пять копеек не хочу запихивать. Понимаю, что лишаю себя многих возможностей, но — нет.

А ты уже думаешь, чем будешь заниматься? И в какой сфере?

Я не так много умею. Поэтому, наверное, это будет возвращение к профессии маркетолога. Думаю, что первое время буду работать как частный консультант для бизнеса. Ну и перед самой посадкой у меня было несколько интересных проектов, в которых я участвовал как руководитель, мне удалось собрать толковых разноплановых специалистов. У меня сейчас преимущество «чистого листа». Это хорошее положение: при появлении задачи можно самому или с командой её решать. В общем, ничего кардинального — в пасечники уходить не собираюсь.

Избавление от иллюзий

Ты четвёртый день на свободе. Ты уже почувствовал какие-то изменения, произошедшие за три года, что-то кардинальное? В городе, в атмосфере?

За стеной говорили про кризис — может, это и кризис. Но чисто внешне город меня приятно удивил. Опять же добрые люди, приятные моему сердцу, выходят на связь.

А сугробы, завалы не пугают?

Наслаждаюсь пешими прогулками, поэтому проблемы парковок не сильно беспокоят.

Город стал более европейский, более буржуазный.

Может, на контрасте так воспринимаю. Молодёжь стала другой, другая манера общаться. Стиль какой-то другой появился, я раньше не замечал. С любопытством наблюдаю: новые форматы, кофейни, пекарни, заведения. Это здорово, что вопреки всему бизнес-креатив прёт. И многие становятся успешными бизнес-проектами. С этой точки зрения первое впечатление приятное.

А люди?

Ощущение, что дома. Но не могу ложку дёгтя не добавить: здесь, на воле, люди меньше друг друга слушают. Там тоже такое есть, но в силу тюремного «третьего глаза». Люди, которые посидели в тюрьме, быстро сканируют собеседника. Угадать, по какой статье, считается основой тюремного общения. Но там всё равно вынужденно выработан навык диагностики и общения, можешь «въехать в пня». То есть дать маху.

Шаламов писал, что лагерный опыт — опыт, не нужный человеку. А ты что сейчас думаешь?

Шаламов был в другом лагере, а у нас тут облегчённая версия тюрьмы. Какие-то ужасы остаются, но они скорее исключение.

Тюрьма в разумных дозах полезна человеку, но только тому, кто сможет этот опыт интегрировать, осмыслить и сделать полезным.

А для кого-то это просто потеря времени. У меня возникла параллель с монастырём. По буддистской традиции, иногда юношей в 18 лет, иногда мужчин после 40 на три года отправляют в монастырь — голову в порядок привести, связь наладить с высшим миром, отвлечься от мирской суеты.

Вот и у меня так получилось. В 43 года, в день рождения меня закрыли, почти три года я просидел, и, несмотря на всё, я считаю этот опыт полезным. Он оказался полезен для меня как в плане внутреннего роста, так и в плане избавления от иллюзий социальных, политических. Такой водораздел. Удивительно, что так много людей повели себя неожидаемым образом — достойно. И в этом смысле мне было интересно читать материалы моего дела, больше двухсот томов. Опросили весь город — моих партнёров, чиновников, и прочее, и прочее. Интересно, как из текстов допросов вырисовывается портрет личности под этим самым прессом машины правоохранительных органов. И как она себя ведёт. Как люди реагируют на страх.

Меня удивило, насколько достойно себя повели люди. Большинство, во всяком случае.

Любое проявление стойкости человеческого духа я воспринимаю как явление уникальное.

Но не все?

Это ведь такая интеллигентская черта — никого не оговариваем, но на всякий случай отодвигаемся и говорим: «Я не знал». А это то, что и нужно следователю. Появляется формулировка: «Такой-то сделал то-то, будучи введённым в заблуждение и не зная о преступных намерениях». И вроде предателей-то не было или почти не было. Этим, увы, грешат представители власти: «Да мы что, мы не знали, не участвовали, не состояли». И вроде человек ничего не сказал, а всё уложилось в нужный пасьянс.

У тебя личные ценности изменились как-то? Что для тебя сейчас важнее всего?

Семья, работа. Вот у тебя была семья, и тебя разлучили с ней. Работа была, но ты не можешь ею заниматься. А изменилось... Мне кажется, пора себе уже позволять заниматься тем, что тебе нравится, и тем, что у тебя получается. Часто нас жизнь заставляет заниматься не тем. В силу того, что деньги, тебе предложили поработать... И тебе не очень нравится, но ты за заказ берёшься. Иметь мужество отказаться — это важно. Хотя не могу сказать, что этого в моей системе ценностей раньше не было.

Ещё, может, я не всегда внимательно относился к людям. Раньше казалось: ну друзья, ну приятельство.

А для людей всё то, что с тобой случилось, — всерьёз. Ты думал, что это только твои проблемы, а оказалось — проблемы и других людей.

И семье помогали, и на суды ходили, и поручительства оформляли, и деньги на адвоката собирали. У меня была возможность оценить это.

Через несколько дней после этого разговора редакция Сиб.фм встречала в одном из баров Новый год. Естественно, пригласили и Дмитрия — полноправного автора интернет-журнала, «маркетолога-арестанта», как он подписывал свои колонки из СИЗО. В разгар веселья он спохватился:

Да, представь, достали птицу! Оказалось, синица. Непонятно как туда забралась — через кровлю, наверное, дом старый. Ослабела, конечно, но живая.

И куда её?

Как куда? Выпустил, естественно. В форточку. Улетела.