Изнанка романтики

Песни «Зимавсегда» – это метафоричные истории и искренние признания, лиричные, но содержательные тексты, очаровывающие своей простотой. Основатель проекта Евгений Кубынин, несмотря на статус «одного из главных романтиков Петербурга», отрицает романтизацию реальной жизни. В интервью Сиб.фм он рассказывает о своём детстве в Волгограде, о том, как музыка становится терапией, рассуждает о проблемах отечественной эстрады и окружающей действительности.

– Женя, слушатели знают тебя как питерского музыканта. Но в Санкт-Петербург ты приехал после окончания школы, а родился и вырос в Волгограде. Расскажи о жизни в родном городе. Что в то время способствовало формированию твоего музыкального, литературного вкуса?

– Волгоград – довольно провинциальный город, и я жил на его окраине. В нашей школе с младших классов и до девятого литературу преподавала потрясающая учительница. У неё была своя методика и программа: она всех заставляла высказываться о прочитанном – не заучивать готовые ответы, а прямо анализировать. Она привлекала нас к участию в театральных постановках. Тогда я, получается, впервые дебютировал на сцене: у меня была пара реплик какого-то короля. Анализируя сейчас, понимаю, что тогда и начало складываться моё отношение к литературе. Хотя читать много и с удовольствием я начал позже.

– Интерес к музыке появился в это же время?

– Помню, я в школу ещё не ходил, когда папа принёс мне несколько пластинок и сказал: «Вот это кайф». Я ему поверил и начал слушать. Это были Led Zeppelin, Creedence, Queen. Получается, моим самым первым, самым глубоким впечатлением была не русская музыка. Может, поэтому сейчас я не могу назвать себя частью этого контекста. Если что-то нравится из русских треков – это зачастую оправдано силой текста, его энергетикой.

– А кем по профессии были твои родители?

– Мама – инженер, папа работал бурильщиком на нефтяных скважинах. Ничего творческого. Я никогда не встречал от них одобрения и поддержки насчёт своего увлечения.

– Наверное, это ещё связано с тем, что вместо высшего образования ты решил посвятить себя творчеству?

– Я хотел поступить в музыкальное училище, но для этого нужно было закончить музыкальную школу, которой у меня не было. В то время шла война в Чечне, надо было заниматься в политехе. Я и так учился с трудом, а после школы посвящать свою жизнь нелюбимому делу совсем не хотелось. В Питер мы переехали с группой Neversmile, чтобы профессионально заниматься музыкой: хотелось высказаться, прославиться, заработать – как и у всех. Тогда переезд был необходимым шагом для того, чтобы попасть в среду. Это сейчас интернет настолько развит, что ты можешь где угодно создавать свои треки. Сейчас я бы не стал никуда переезжать.

Моим музыкальным гуру, «учителем» на тот момент стал Антон Маловичко. Мы записывались у него с Neversmile, и я просто влюбился. Всё время приставал к нему с расспросами. И он, видимо, смирился, а может, оценил мой потенциал. Мы подружились: пили вместе, веселились, играли, он показал мне программы, в которых делают музыку. Через какое-то время наши пути разошлись. Я хотел вместе с ним создавать «Зимавсегда», а ему история с группой была неинтересна. Любой музыкальный коллектив – это ведь немножко армия: делаешь то, что заранее запланировал, в туре вообще живёшь по чёткому, постоянно повторяющемуся распорядку. Такая мясорубка.

– То есть ошибочно романтизировать жизнь музыкантов?

– Люди, которые романтизируют, всегда неправы.

– Странно слышать это от тебя – от «одного из главных романтиков Петербурга».

– То, как воспринимаются мои песни, – это не всегда то, чем они являются для меня. Для меня это, стопроцентно, способ выплеснуть что-то, от чего-то избавиться, пережить. Форму, которая получается в итоге, наверное, можно назвать романтикой. Мне сложно дать определение, я ведь не искусствовед, и вообще, вне профессиональных сообществ. Мои песни – это дневник эмоций, переживаний. Не зря психологи рекомендуют их вести – это позволяет посмотреть на свою жизнь с другой стороны.

– Ты осознанно остаёшься вне профессионального комьюнити? Чтобы не отвлекаться от творчества?

– Мне бы, наверное, помогала включённость в сообщество. Просто я такой человек – очень зацикленный на себе.

– Это эгоизм или интровертность?

– Думаю, комбо.

– В предыдущих интервью ты отрицал, что музыка – для тебя терапия.

– Я живу и со временем пытаюсь быть более честным с самим с собой. Раньше мне казалось, что артист – это какая-то легенда, что ты должен отвечать на вопросы определённым образом. Сейчас мне лень строить этот образ: непонятно, каким он должен быть, и нужен ли он вообще? Мне всегда была интересна именно музыка. И я всегда знаю, что ищу в ней.

– Как думаешь, возможно ли сейчас в российской музыкальной индустрии стать популярным только за счёт своего таланта?

– У Пелевина в романе «Чапаев и пустота» была такая мысль: если ты классно поёшь, то вряд ли это будет кому-то интересно, но если ты поёшь, стоя на голове, – вот это сразу вау. Такое было всегда. Сам по себе музыкальный талант ничего тебе не даёт, если, конечно, он не экстраординарный. Важную роль играют твоё окружение и момент. Есть куча гениальных людей, о которых никто не знает.

– Кто, на твой взгляд, талантливый, но несправедливо недооценённый?

– Tequilajazzz, например. Тут есть важный момент. Я могу предположить, кем они вдохновлялись, создавая свою музыку, но никогда не скажу, что они это слизали с кого-то. А у любого популярного сейчас российского артиста можно найти западный аналог – это стрёмно, хотя и логично. Ещё хорошие примеры: мой любимый «АукцЫон», «Вежливый отказ» или «Пионерлагерь Пыльная Радуга» – у них тексты просто улёт, как реинкарнация Летова.

Мне нравится, что в Америке молодые попсовые артисты сметают стариков. А у нас как в политике, так и в эстраде – сидят десятилетиями на своих местах, и, чтобы вписаться в индустрию, нужно быть определённым, удобным человеком. Поэтому в музыкальном контексте нашей страны я чувствую себя немного изгоем. Многие вещи в российской эстраде для меня отвратительны и непонятны: слушаешь музыку, смотришь клипы и понимаешь, что это вода, набор клише. Со временем прихожу к выводу, что это нормальное явление для масскультуры, на которое просто не стоит реагировать.

– В театральной сфере то же самое: в большинстве случаев самые продаваемые спектакли – низкопробные комедии.

– Да, но на фоне пессимистического дискурса встречаются исключения. В театре это «Гоголь-центр», например. Я смотрел у них три спектакля, и это просто разрыв! После «(М)ученика» задумываешься о том, что, гипотетически, твоему ребёнку в школе могут преподавать основы православия, но не рассказывать про опасность незащищённого секса – это же бред. В спектакле очень круто сформулированы ответы на многие вопросы.

– Я была под впечатлением от «Маленьких трагедий» Серебренникова.

– Это же спектакль с участием рэпера Хаски? Вот, кстати, тоже потрясающий исполнитель: такая лимоновщина-мамлеевщина.

– Хаски – один из представителей нового поколения исполнителей, включённых в политический контекст. К ним в том числе относятся Anacondaz, с которыми ты записал два фита. Тебе близка такая музыка?

– Я встречал у Сорокина фразу: спасибо, Господи, что я родился в России, если бы я родился в благополучной европейской семье, наверное, чтобы стимулировать воображение, мне бы пришлось принимать тяжёлые наркотики, а здесь и так – полный... Художники реагируют на происходящее. И их тексты – это не агитки, а переосмысление, как это в своё время делал Егор Летов.

С Anacondaz меня познакомил наш общий приятель. Они ещё на концерты Neversmile, оказывается, ходили. Я не делаю фиты, чтобы выехать на чьей-то популярности – мне должен нравится человек и то, что он делает. У Anacondaz мне больше всего импонирует их любовь к языку, ирония.

– Помимо трека с Anacondaz у тебя есть совместные треки с Димой Качмаром, Верой Полозковой. Любишь современную поэзию?

– Меня как-то позвали на выступление Димы. Я предварительно послушал несколько треков: меня тронуло, но показалось, что это как-то по-детски. А потом я пришёл на концерт и увидел Высоцкого: на сцене мужчина, в самом хорошем понимании этого слова, рассказывает умные стихи. Я очень люблю то, что делает Дима.

Стихи Веры – на недосягаемом для меня уровне. Но прецедент произошедшего с ней, её популярности, породил столько сетевой поэзии, которая лично мне совсем не нравится. Отношение к Вере это, конечно, не меняет.

– Женя, в 2018-м ты распустил музыкантов, и «Зимавсегда» стала сольным проектом. С чем было связано такое решение?

– Я всегда был один. Собраться сыграть концерт – это одно: ты встречаешься с людьми, которых любишь, а потом на позитивной ноте вы расходитесь. Постоянное существование в качестве коллектива становится сложным для меня. Бывают периоды, когда я не хочу ни с кем говорить, и меня начинает бесить, что я должен это кому-то объяснять. И песни я всегда делаю сам, и аранжировку хочется делать самому – кажется, что я чувствую, как это должно быть. Сейчас ощущаю, что готов делать музыку с кем-то в соавторстве – наверное, не свои песни.

– Если бы у тебя была возможность познакомиться с любым музыкантом – кто бы это был?

– Борис Гребенщиков, Фёдоров из «АукцЫона», Хаски, Румянцев из «Пионерлагеря», Джимми Пейдж (Led Zeppelin), Том Йорк (Radiohead). Сразу всех хочется назвать!

– Классная компания – Гребенщиков, Хаски...

– Мне кажется, они про одно и тоже – в плане любви к языку. Для меня эти люди – по-настоящему патриоты.

– Что для тебя патриотизм?

– Патриотизм – когда ты любишь свой язык, говоришь, пишешь на нём. И в том, как ты пишешь, чувствуется твоя любовь. Это очень сложно сформулировать. Вот я сейчас возьму российский флаг, побегу, размахивая им, и буду орать «Россия, вперёд!». Наверняка мне скажут: вот это истинный патриот. Но это как-то слишком просто.

– Как думаешь, сейчас вообще можно быть аполитичным?

– Можно, я и сам был таким.

– Что послужило триггером к изменению?

– Несколько было причин: к ним можно отнести и спектакль «(М)ученик», и Сорокина. Просто в России сейчас встречается такой абсурд: например, бабушка ругается на маленькую пенсию, при этом у неё висит портрет Путина на стене. Я не понимаю, как уложить это всё в себе. Как пел Лёша Румянцев: «ржать и не ждать».

– Какая последняя книга тебя впечатлила?

– Жауме Кабре «Я исповедуюсь» – это каталонский писатель. Её мне, кстати, Вера Полозкова посоветовала.

– Рефлексия, внимание к чувствам, которые проецируются в твоём творчестве, – качества, воспитанные в семье?

– Нет, я просто родился таким.

– Это редко встречается. В России вроде не принято, чтобы мужчины были чувствительными.

– Я это сильно ощутил на себе. Это очень не нравилось моему отцу. Например, я любил мыть посуду, помогать маме вместо того, чтобы с ним рубить дрова во дворе. Он, конечно, никогда не оскорблял меня, но показывал своё отношение. И тут дело даже не в российском обществе – это скорее вопрос развития человеческой цивилизации.

– Ты рассказал, что в детстве отец повлиял на формирование твоего музыкального вкуса. Какую пластинку ты бы подарил своей дочке?

– Сложно сказать. Скорее мне хочется переживать совместные моменты с ней и заценивать то, что она любит, узнавать её вкусы, а параллельно советовать что-то подходящее.