Они любят место, где живут

Правительство России планирует изменить перечень городов и районов, приравненных к Крайнему Северу. Ожидается, что его покинут Норильск и ряд городов Ханты-Мансийского автономного округа, включая региональный центр. Официальная формулировка проста: доступность этих территорий с 2009 года, когда в последний раз пересматривали перечень, улучшилась, и жить там стало легче. В то же время в список попадут новые районы Мурманской области, Якутии и Республики Коми. О том, как сегодня обстоят дела на территориях, за проживание на которых государство готово доплачивать, корреспонденту Сиб.фм рассказала исследователь крайнего севера, младший научный сотрудник программы «Североведение» Европейского университета в Санкт-Петербурге Валерия Васильева.

Валерия, что вообще за наука — североведение? Это дисциплина, объединяющая только социальные науки или к ней в принципе можно отнести любые научные изыскания, связанные с северными территориями?

Трактовок того, что это такое, достаточно много, но мы действительно концентрируемся на науках социальных. На некоторых конференциях собирают широкий спектр специалистов — от геологов и гляциологов до антропологов. С нашей точки зрения, это слишком разные сферы, и междисциплинарность у нас очень умеренная.

Мы называем североведением сочетание социологии, социальной антропологии и этнографии.

Этнография — традиционная советская дисциплина, которая изучает коренные народы, их быт, костюмы и так далее. Социология изучает, как правило, город, причём, как правило, в западном обществе. Антропология здесь — нечто среднее.

А в чём смысл этой междисциплинарности?

Мы работаем, в первую очередь, в рамках социальной антропологии – дисциплины, занимающейся изучением культурной организации человеческой деятельности. Она близка к этнографии, науке, сформировавшейся в советское время и имеющей корни в немецкой традиции «народоведения» – Völkerkunde. Но в отличие от этнографов, социальные антропологи не концентрируются на изучении только коренных народов и наравне с ними рассматривают также и другие группы, то есть с равной вероятностью в фокус внимания антрополога на Севере могут попасть и коренные народы, и вахтовики, и потомки спецпереселенцев. Кроме этого, важные дисциплины, чьи теоретические наработки мы используем и с представителями которых сотрудничаем, это история, социология и социальная география.

Почти весь советский период отечественных исследователей интересовали на севере только коренные народы, хотя к моменту распада СССР число приезжих на севере превышало коренное население в четыре, а то и в шесть раз. То есть огромный пласт населения приходится просто игнорировать, хотя его жизнь сама по себе представляет интерес, а его влияние на коренные народы огромно.

25 регионов — районов и отдельных населённых пунктов — входят в перечень районов Крайнего Севера и приравненных к ним местностей

При этом приезжее население на Крайнем Севере неоднородно: есть разные поколения, разные волны миграции. Есть особая категория старожилов, предки которых поселились там ещё до советской власти. Вахтовики — тоже особая категория. И мы говорим уже не просто о коренном и некоренном населении, мы имеем дело с очень сложным и многогранным явлением, которое на практике на отдельные группы не делится. Если в семье жена, например, из числа коренных народов, муж – потомок ссыльных немцев, а сын работает вахтовым методом на соседнем месторождении, к какой категории мы эту семью должны отнести? Его нужно изучать — тем более, сохранения и изучения достойна любая человеческая культура.

Какие аспекты жизни населения затрагивает североведение?

Важно, в какие регионы мы ездим. Они очень различаются между собой, но нам важно говорить о них в единстве. А конкретные темы исследований могут быть очень разными, начиная от восприятия чрезвычайных ситуаций и понимания опасности в Магаданской области, продолжая гендерными аспектами взаимоотношений на Ямале, взаимодействием коренных народов и крупных промышленных предприятий. Я занимаюсь особенностями инфраструктуры, изучаю, как люди восполняют недостаток реальной инфраструктуры и неразвитость транспорта своими социальными возможностями.

Расскажите подробнее, как это происходит?

Я занимаюсь полевыми исследованиями, езжу на Таймыр и приграничную территорию с Якутией. Это регион, по которому, на первый взгляд, ездить не на чем и перемещаться почти невозможно. Дорог нет вообще, зимники тоже официально не существуют, перелёты на вертолётах раз в неделю. Есть ощущение, что все сидят на месте и никуда не двигаются.

Но в реальности население передвигается активнее, чем в европейской части России.

Практически у всех жителей поселка есть по одному или несколько снегоходов, есть квадроциклы, летом используют моторные лодки. Из дефицита инфраструктуры вытекает дефицит товаров, и люди преодолевают его собственным социальным взаимодействием, которого государство сверху не видит. Люди решают свои проблемы, и это превращается в устойчиво работающую систему.

Можно привести примеры такого взаимодействия?

Конечно. В восточных посёлках Таймыра, граничащих с Якутией, есть разветвлённая система снегоходного сообщения, при том, что никакого рейсового транспорта между Красноярским краем и Якутией нет. Но люди создают родственные, дружеские связи, выстраивают сложные системы бартера. В таймырском посёлке в одно время года есть бензин, а в другое он, завезённый летом, уже закончился. При этом в якутском поселке он оказывается в другое время, когда на Таймыре его нет. И люди успешно меняют бензин, например, на рыбу.

Вообще промысловые практики в этой системе играют важную роль: в разное время года в разных районах оказывается разная рыба, и её тоже можно использовать при обмене.

Если бы не было этого взаимодействия, жизнь там была бы гораздо сложнее, потому что у вас полгода нет топлива, другие полгода нет продуктов и так далее.

Это делает жизнь более комфортной, но всё же далеко не идеальной. Не наблюдается ли сейчас оттока населения из этих поселков?

Сильный отток был в 90-е годы. Сейчас гораздо меньше. Кто-то, разумеется, уезжает, тем более, что есть государственные и реализуемые крупными корпорациями программы переселения из районов Крайнего Севера. Неработающее население пытаются переселить в центральную часть России, поскольку это «избыточное» население: социальную нагрузку за этих людей нести надо, а в экономике региона они не задействованы.

Долганы — коренное население Таймыра

Но программы работают плохо. Потому что пожилые люди вроде как в них участвуют, но, купив квартиру на материке, перевозят в неё своих детей, а сами остаются. Они привыкли, они любят место, где живут, у них в соседнем доме приятельница, с которой можно поболтать. А что они будут делать, когда приедут в незнакомую Центральную Россию? Тут я, говорят, большой человек, а там никто.

А если говорить о более молодом населении?

Нужно разграничивать посёлки и города. Из посёлков уехали многие — в частности, приезжие специалисты, например, учителя. Подготовлено много национальных кадров, и сейчас в тех же восточных таймырских посёлках, где основная этническая группа — долганы, учителями работают сами долганы. Это люди, которые съездили в Санкт-Петербург, выучились на педагогов, и приезжих педагогов нет смысла искать.

Из городов уезжает в основном молодёжь, которая хочет получить какое-то образование и остаётся там, где училась.

Скажем, молодой человек из Норильска хочет работать в МВД: он начинает искать, где академия лучше. Или же молодого человека отправляют туда, где есть родственники, которые в случае чего могут оказать поддержку или банально приглядывать за ним – для родителей часто это самый важный фактор.

А что происходит с коренным населением? У него нет этой поддержки на материке.

Да, и поэтому выбор очень ограничен. Для Таймыра это часто Красноярск, поскольку это центр региона, и там уже сформировалась диаспора долганов. Это Санкт-Петербург, где есть Институт народов Севера, где они могут получить образование. Москва — почти никогда.

Что можно сейчас сказать о том, как повлияла на коренное население российская экспансия?

Не плохо и не хорошо. Просто всё изменилось. На Таймыре почти не было оседлого коренного населения, а те посёлки, которые мы сейчас видим на полуострове — результат советской политики по переводу кочевников на оседлость. Оленеводство в некоторых районах уже утрачено — например, нганасаны, которые были кочевым народом, перестали кочевать вообще.

Но сейчас долганы и нганасаны, которые живут в посёлках, не скажут вам, что это плохо. Это нормальная ситуация при смешении культур: приходит более сильная культура и поглощает более слабую. Они по сей день живут рядом, русские массово уходить с севера не собираются.

В целом и для коренного, и для некоренного населения вопрос, куда уехать, сейчас не особенно актуален.

Люди не чувствуют себя в каком-то пространстве, где всё плохо. Скорее наоборот: тем, кто уезжает, нужно преодолеть свою привязанность к северу.

Те, кто уезжает, стараются регулярно возвращаться или, по крайней мере, очень хотят этого. Я не встречала людей, которые не хотят в свой посёлок даже среди тех, кто давно переехал.

То есть, при всех трудностях жители Крайнего Севера считают его комфортным для жизни?

-64,3 °C составляет абсолютный минимум температуры в аэропорту Оймякона (Якутия)

Я буду неправа, если скажу, что жить там комфортно. В тех же посёлках отопления, конечно, нет. Надо самим ездить на угольную гору, долбить уголь, чтобы потом топить печку этим углём. Но при этом люди хотят жить в своём посёлке. Нужно разграничивать объективные условия комфорта и то, как человек его ощущает — это разные вещи. Мы можем сказать, что они любят место, где живут — пожалуй, это будет наилучшим ответом на вопрос, о том, считают ли они свою жизнь комфортной.

А с какими проблемами сталкиваются сегодня жители Крайнего Севера?

Кроме уже упоминавшейся неразвитости инфраструктуры, это нехватка работы. Из-за этого у многих ностальгия по советскому времени, поскольку советское правительство старалось занять всё население, и рабочих мест было гораздо больше. В 90-е годы выяснилось, что все эти предприятия нерентабельны, и их пришлось закрыть.

Сейчас абсолютно типична ситуация, когда в посёлке, где проживают 500 человек, всего 80 рабочих мест.

Среди остальных 420 жителей, конечно, есть дети и пенсионеры, но работы всё равно не хватает. Причём работа в основном женская — мужчины могут быть в большинстве случаев только кочегарами в котельной или дизелистами на дизельной электростанции. Но они не сидят на месте, чаще всего мужчины занимаются промыслами, и по факту получается, что заняты все, они участвуют в этом самоорганизующемся бартерном процессе, о котором мы говорили.

Социальная инфраструктура тоже неразвита?

Да, конечно. Не хватает медицинского обслуживания, фельдшерских пунктов. А уж за какой-то квалифицированной помощью и вовсе приходится летать в Красноярск. Для этого люди берут отпуск.

И это не просто отдых, как у нас с вами, а время, когда можно решать свои насущные проблемы.

Если говорить о других проблемах, труднодоступность этих территорий делает доставку туда каких-то товаров если не невозможной, то очень сложной и дорогой. Поэтому высокие цены. В Хатанге литр молока стоит 200 рублей, первое, что люди делают, когда кто-то приезжает с материка — ведут в магазин показывать цены как местную достопримечательность.

Северный морской путь проходит по морям Северного Ледовитого океана (Карское, Лаптевых, Восточно-Сибирское, Чукотское) и частично Тихого океана (Берингово)

Ещё один момент — пьянство и, как следствие, преступления на его почве. Это на севере особенно заметно, потому что если в большом городе 10 человек в год застрелили в пьяных ссорах, об этом никто не узнал. А если это произошло в посёлке, где 500 жителей, это сильно бросается в глаза. Но самое ужасное, что это никого не удивляет — пьют, стреляются, ну с кем не бывает.

Как эти проблемы можно решать?

Можно развивать Северный морской путь. Тогда завозить товары станет проще и дешевле. Многое могут сделать промышленные добывающие гиганты и, к счастью, делают. Мы наблюдаем прямую зависимость между их деятельностью и развитием населённых пунктов: если корпорация приходит на какую-то территорию, она может построить там школу или дом культуры. К тому же, у людей появляется работа, и живут они лучше. Есть и непрямая зависимость — отчисления в бюджеты регионов, средства из которых опять-таки идут на развитие Крайнего Севера.

Каковы перспективы Крайнего Севера? Будет ли через 10-20 лет кто-то жить в этих посёлках?

Это опять-таки зависит от интереса промышленности. В каких-то посёлках, безусловно, почти никого не осталось. Но есть и вполне цветущие, например, на западе Таймыра. Вообще, север очень разный — с одной стороны Таймыр, где нет дорог и всё, что можно завезти, завозится водой или на снегоходах, которые не слишком грузоподъёмны. С другой стороны Якутия, где добывают алмазы. В этом смысле с инфраструктурой становится лучше, потому что если для транспортировки нефти нужны трубопроводы, то для вывоза алмазов нужны зимники, и эти зимники накатывают каждый год.

Поэтому если сравнить два соседних посёлка — таймырский и якутский, между которыми 200 километров, мы увидим, что в первом за последние пять лет появилось два новых дома, а во втором они растут как грибы после дождя. Стройматериалы завозить дешевле.

Но даже если не затрагивать вопрос инфраструктуры, в целом там, где работает промышленность, жизнь улучшается. У нас есть гигантская кампания по промышленному освоению Ямала, но есть и Эвенкийский автономный округ, есть средний Енисей, которые мало кого интересуют.