В начале високосного 1968 года пахло Пражской весной, приближалась Студенческая революция в Париже, а в Союзе готовились к юбилею комсомола. В начале високосного
Кончалась хрущёвская оттепель: в Москве шёл закрытый судебный процесс над четырьмя активистами самиздата — журналистом Александром Гинзбургом, поэтом Юрием Галансковым, писателем Алексеем Добровольским и машинисткой Верой Лашковой.
Бард Александр Галич выступал на большой сцене только раз — в марте 1968 года на фестивале в Академгородке
Они были арестованы КГБ в январе 1967 года и обвинены в антисоветской агитации и пропаганде. «Процесс четырёх» вёлся при закрытых дверях, и в конечном итоге Мосгорсуд приговорил Гинзбурга к пяти годам лишения свободы (по ст. 70 УК РСФСР), Галанскова — к семи, Добровольского — к двум, Лашкову — к одному.
Учёные Академгородка написали коллективное письмо, в котором «выражали обеспокоенность» тем, что в демократическом Советском Союзе людей судят за закрытыми дверями. Письмо было направлено в ключевые партийные организации, однако каким-то образом информация о нём появилась на «Голосе Америки» и подписантов обвинили в антисоветской агитации. История этого письма мало исследована, и часто протестная акция учёных трактуется едва ли не как «революционная», хотя цели такой общественность Академгородка не преследовала — скорее, это был акт гражданской сознательности.
Светлана Рожнова: я не была антисоветчицей
На самом деле протестных писем было несколько: не только в Новосибирске, но и точно в Москве, и в Ленинграде, вероятно, тоже, — рассказывает старший научный сотрудник Института филологии СО РАН, лауреат Государственной премии России в области науки и техники (2002 год) фольклорист Светлана Павловна Рожнова.
Её имя в списках подписантов выглядело неожиданно: в то время Светлана Рожнова, аспирантка первого курса Института филологии, была вторым секретарём райкома комсомола, только что вступила в партию.
«Оттепель» в СССР — неофициальное название времени правления Хрущёва
Не знаю, подписала бы такое письмо, если бы не читала хроник
Вы верили в то, что эта просьба получит отклик?
Я верила в то, что гласность необходима. Я верила в то, что против несвободы можно действовать.
То, что делал наш райком комсомола, — уникальный случай вообще в Советском Союзе. Это было свободное гражданское общество! И я думала, что протестный отклик возможен — никто никому рот не затыкал.
У нас случались конфликты с городом, я помню, как мы обратились в ЦК комсомола с требованием снять партийного функционера за то, что он заставил уйти из горкома очень хорошего секретаря.
И фестиваль бардов мы устроили свободно, никто не препятствовал. Был у нас и «Интеграл», и «Факел»...
Что вас подвигло подписать это письмо?
Я занималась идеологической работой, но никогда не была одиозным человеком. Уже читала «Доктора Живаго», «В круге первом» и «Раковый корпус» — эти книги на меня произвели сильное впечатление. Когда я узнала о том, какие репрессии совершаются в нашей стране, эмоционально я была на стороне диссидентов.
В начале
Тут я, возможно, поддалась искушению оказаться среди «общественности Академгородка», как это я сейчас понимаю.
И вы подписали?
Наряду с самиздатом был тамиздат — так назывались запрещённые книги и журналы, изданные «там», то есть за рубежом
Да, но попросила текст письма, понимая, что дело это ответственное. Знакомый приносит мне письмо, в котором главное — требование гласности. Мне уже нужно было уезжать в аспирантскую командировку, а окончательного варианта ещё не было. В общем, я подписала практически черновик письма и уехала. Это потом уже я узнала, что сначала письмо подписали многие, но потом эти списки были уничтожены и составлены новые: в них попали только те, кто осознанно сделал этот шаг.
В Ленинграде я внезапно получаю телеграмму — срочный вызов в Новосибирск. Прилетаю утром, а в три часа в институте уже назначено собрание. Из нашего института, оказалось, подписали три человека — доктора наук Майя Ивановна Черемисина и Марина Михайловна Громыко и я, аспирантка первого курса. Они выступают с достоинством, говорят, что каждый человек имеет право на собственное мнение. Мне оставалось только присоединиться к ним. Хотя вся история этих событий, поскольку я отсутствовала, прошла мимо меня.
Вы боялись, думали о последствиях?
Благодаря самиздату в Советском Союзе можно было прочесть «Доктора Живаго», «Архипелаг ГУЛАГ», стихи Бродского, Мандельштама, Галича
Я тогда не думала о чём-то драматичном. Мне вынесли выговор в институте, исключили из партии. Всё это было подано как антисоветская акция, но я не считала себя антисоветчицей. Написала апелляцию, но честно сказала, что не раскаиваюсь. На собрании райкома партии мой коллега заметил, что я бывала идеологически невыдержанной. А потом выступил некто «серый» и сказал, что однажды во Франции я на час отстала от группы и неизвестно, с кем могла встречаться. Вот от этих слов я даже как-то пошатнулась.
Действительно, в зарубежной поездке мы с одной девушкой заблудились на Монмартре, задержав автобус к самолёту. Оказывается, этот факт был зафиксирован и всплыл, когда его можно было использовать «в деле». В райкоме меня исключили единогласно.
Как это письмо изменило вашу жизнь?
Очень резко изменило, но в позитивном смысле. Друзья меня поддерживали и даже заходили незнакомые люди и говорили, что я поступила правильно.
Но это не главное: Герман Петрович Безносов, давний друг и соратник, предложил мне выйти за него замуж.
У нас были добрые отношения, но я как-то не думала о таком исходе, а он решил взять меня «под крыло». Мы поженились, а через год родилась дочь Настасья. Но самое удивительное — как только слухи распространяются! — на следующий день после окончательного утверждения в ЦК моего исключения из партии мне позвонили директора трёх лучших школ Академгородка и пригласили на работу. У меня даже был выбор — в итоге пошла в
Работала в физматшколе замечательная учительница английского Эля Косицына. Её уволили, и ни один ученик не пришёл к ней. Она мне звонила, рыдала, говорила, что для неё это самое страшное. Потом один из мальчиков встретил её в лесу и попросил прощения за всех: школьников предупредили, что если кто придёт к ней — его исключат.
Кто был автором письма?
Мне рассказывали, и я думаю, что так оно и было – с инициативой письма мог выступить экономист Игорь Хохлушкин, которого когда-то за антисоветские взгляды выдал КГБ собственный отец. Хохлушкин попал в «шарашку», был знаком с Солженицыным, у него были причины организовать подобную акцию. Судьба его тоже трагична: старший сын (он учился у меня в классе) покончил жизнь самоубийством.
Что вы думаете по поводу современных протестных настроений в России?
Они созревают подспудно, и этому есть социальные причины. Революции вбирают в себя и лучшее, и худшее. Протесты сейчас происходят не только в России, и, я думаю, прав Лев Гумилёв в том, что историей движут иногда какие-то неведомые нам, этногенетические процессы.
Анатолий Шалагин: мы были наивными сторонниками социализма
Директор Института автоматики и электрометрии СО РАН, известный физик-лазерщик Анатолий Михайлович Шалагин, рассказывая Сиб.фм события сорокалетней давности, говорит, что многие стали уже забывать их.
Вплоть до того, что в книге историка Кузнецова моя жена говорит, что в то время она была замужем за другим, — смеётся Шалагин.
Своей памяти я доверяю несколько больше, — добавляет ученый. — То, что сегодня делается по части критики режима, — не чета нашему «диссидентству». Это всё даже более смелым трудно назвать. Это нечто развязное, «беспредельное», особенно если заглянуть в интернет — чего только там не пишут, вплоть до мата! И всё замечательно сходит с рук. А то, что было тогда, — это просто просьба о гласности. Если сегодня показать наше письмо и сказать, что за это в
Но «несогласные» имеют право на существование?
Конечно, протестное движение должно быть, должны высказываться позиции, не совпадающие с официальной точкой зрения. Я тоже довольно часто высказываюсь в протестном духе, в частности по поводу того, что руководство нашей страны недопустимо пренебрежительно относится к науке. Ну, произнёс бы я такие слова в советские времена — мне бы дня не просидеть в своем кресле, да и не только в кресле! Но оголтелых экстремистов я не понимаю и не приемлю. Не приемлю также и возврата в коммунистическое прошлое. Я пожил в этих условиях достаточно много, и я прекрасно понимаю, что такое железное идеологическое давление, когда людей заставляют не только не высказываться как-то негативно по поводу действительности существующей, а заставляют восхвалять её. Если не восхваляешь, то уже являешься диссидентом. Вот это, конечно, насилие над душой человека!
Какую роль вы сыграли в событиях весны 1968 года?
Я даже участвовал в организации сбора подписей. Наш «штаб» был на квартире Владимира Захарова, сейчас это академик, учёный с мировым именем. Сначала собрали 120 подписей, и тут «Голос Америки» сообщил, что в Академгородке идёт такая акция. Сразу партийное руководство стало на дыбы, а Лаврентьев вообще заявил, что этих подписантов в 24 часа не будет в Академгородке. Стали приходить люди и просить снять их подписи, потому что угрозы прозвучали довольно сильные. Мы собрались «штабом». Были разные суждения, вплоть до экстремистских — что людей нужно заставлять быть смелыми. Но это мы отвергли, порешили, что эти списки будут сожжены, а те, кто желает остаться, должны прийти заново.
Выработали принципы, что студентов и аспирантов мы не берём, хотя несколько аспирантов всё же «просочились». И от семьи не больше одного человека — чтобы было кому сухари носить, если что.
Какие мотивы у вас были? Вы хотели свержения действующей власти? Какой была цель письма?
Пражская весна — короткий период политического либерализма в Чехословакии, который закончился вводом в страну войск стран Варшавского договора в ночь с 20 на 21 августа 1968 года
Боже упаси, мы были достаточно наивными и мы были сторонниками социализма, но хорошего. Как раз тогда, в хрущёвские времена, прошла «оттепель», а потом начался зажим. Стало всё закулисно решаться, элементы свободы, которые были даны, отняли. В письме мы говорили, что такого типа закрытые разбирательства, как с этой четвёркой, когда не впускают в зал суда знакомых, журналистов, родственников, — это как-то нехорошо. И до сих пор считаю, что нехорошо. А руководство страны этого не понимало, и довели до того, что разрушилось всё на фиг.
Вы понимали опасность того, что делали?
Было ясно, что без последствий это не обойдётся, и на жизнь многих это событие повлияло достаточно драматично. Но мне повезло — не было бы счастья, да несчастье помогло. Я тогда работал инженером в Институте геологии, меня уволили, но было много сочувствующих людей, которые мне помогли, я пошёл работать в Институт автоматики и электрометрии, стал физиком-лазерщиком. Это такой поворот, который предвосхитить было в принципе невозможно.
Евгений Вишневский: как я проживу без ДОСААФ?!
Писатель и учёный Евгений Вишневский говорит о протестной весне 1968 года со смехом и до сих пор, кажется, не понимает, из-за чего вокруг этого письма разгорелся весь сыр-бор тогда и почему его помнят сейчас.
Не так давно я его перечитал — там нет даже слова «протестуем»! Там обращают внимание, выражают обеспокоенность. Группа учёных обратилась в своё правительство с некоторыми тревожащими её симптомами. Больше ничего. Вокруг чего шум?! Что случилось, друзья?! Что произошло?!
Но почему всё-таки вы писали это письмо?
Потому что Академгородок
Академгородок — это единственное место в Союзе, где праздновали
У меня был близкий друг Серёжа Андреев — мастер спорта по альпинизму, работал в Институте ядерной физики. В его однокомнатной квартире были и Галич, и Высоцкий, и Рада Волшанинова, и братья Стругацкие... Вот он мне говорит: «Слышал о процессе?» — «Конечно, слышал». — «Книгу эту, так называемую серую, читал? Стенограммы все эти?» — «Конечно!» — «А что ты думаешь?» — «Позор». — «Ну так подпиши письмо!»
Он дал мне ручку — я взял и подписал.
Я тогда работал научным сотрудником в Институте автоматики и электрометрии, занимался алгоритмическим обеспечением спутников-шпионов, сейчас об этом уже можно говорить. После этого письма разгорелась шумиха, смысла которой я не понимал тогда и не понимаю сейчас — а что случилось, собственно? О чём шумим?
Наверное, это было очень смело по тем временам. И потому это письмо памятно до сих пор. Тем более что для многих оно имело неприятные последствия...
Что удивительно, всё зависело от места, где работал человек, и от того, кто руководил этой организацией. Например, у нас в институте всё это превратилось просто в анекдот. Вышел человек, весь в орденах: майор авиации Касаткин, он возглавлял гражданскую оборону у нас в институте и, естественно, клуб ДОСААФ.
Он стал клеймить меня как агента американского империализма, хотя какой я агент? Агенту хотя бы деньги платят.
И сказал, что ДОСААФ не нуждается в услугах таких отщепенцев, как я, и предложил исключить меня. Я вышел на сцену с глазами, полными слёз, и сказал: «Нет, умоляю вас, нет! Что угодно, только не это, подумайте сами, как я проживу без ДОСААФ?» Раздался гомерический смех, люди встали и ушли.
И в Институте ядерной физики никаких последствий это ни для кого не имело. Мудрый старый лис академик Будкер предложил объявить общественное порицание — за то, что люди, выражая свое мнение и свою позицию, не думали о том, как это может отразиться на престиже института, в котором они работали. Серёжа Андреев сказал: «Я хочу объяснить, почему мы так сделали», а Будкер ему ответил: «Вот ещё! Будем мы в ИЯФе политику обсуждать! Пошли работать!»
А кому не повезло?
В Институте геологии, например, очень сурово обошлись с подписантами. В частности Лёне Лозовскому, одному из мировых специалистов в области ядерной геофизики, Трофимук выдал «волчий билет». Он сказал: «До тех пор, пока я жив, нигде на работу в геологическом учреждении ты не устроишься». Всю страну Лозовский изъездил, поначалу брали с распростёртыми объятиями, а потом увольняли. Затем он уехал в Ригу. Говорят, он сильно заболел сейчас.
Очень сурово обошлись с подписантами в Институте математики. Абрама Ильича Фета, мудреца, человека с гигантским, блистательным индексом цитирования, автора совершенных шедевров, учёный совет не выбрал на новый срок, и он стал работать старшим лаборантом! А ведь он — одна из величайших личностей такого же класса, как наш единственный нобелевский лауреат экономист Леонид Канторович!
Вы понимаете протестные настроения настоящих дней?
Мы живём в разных странах. Советский Союз тех лет и Россия нашего времени — это две большие разницы, как говорят в Одессе. Нынешний ужас в том, как я понимаю, что нет лидера. Протест — замечательно, люди недовольны тем, что их считают стадом. А что делать? Есть ли идея, фигура? Есть ли такая партия? Нет такой партии! ПРОТИВ чего воевать — ясно, а ЗА что?!
Это всё больше напоминает мне восстание Спартака: против чего бороться, они понимали, а дальше всё это у них превратилось в обыкновенный разбой, потому что никакой перспективы, никакого позитивного аспекта не было.
Подпишитесь на нас в Telegram
