Владимир Дубровский — фигура для Новосибирска знаковая. Теперь уже не менее знаковая, чем герои его портретов. Хотя бы потому, что о последних потомки будут судить по тем лицам, которые так умно и проникновенно смотрят с работ этого фотографа. Владимир рассказал корреспонденту Сиб.фм о том, как он решился в сорок лет переехать из Узбекистана в Сибирь, как складываются отношения с теми, кого он снимает и почему он не считает себя придворным художником.
Когда вы переехали в Новосибирск из Ташкента в 1994 году, это стало для вас потрясением? Вы почувствовали другую атмосферу, давление среды, растерялись?
Наверное, всё, что вы перечислили, я неизбежно почувствовал. Изначально у меня была какая-то эйфория.
И возможно, если бы я тогда имел опыт, который позднее здесь получил, я не рискнул бы приехать.
А к переезду было много мотивов. Один из них — назовите его высокопарно — чувство генетического патриотизма, которое во мне жило.
Не мог себя представить гражданином независимого Узбекистана при всём моём уважении к законам, традициям этой страны. Я жил там с пяти до сорока лет, но по духу, по сути я русский. И вместе с тем я совершенно не знал России и имел несколько наивные представления о том, что такое русский менталитет.
К тому времени вы сделали свой «Семипалатинский полигон» и «Арал SOS». Без работы точно бы не остались.
Я почему-то был уверен в этом. Но когда я здесь оказался, то испытал крах собственных фантазий и надежд в области профессиональной деятельности. Была паника, не скрою. Хотел уехать в Москву. Меня туда звали давно, но... Не могу долго жить в Москве. Много раз пытался. Жил по году и больше, но всегда это кончалось депрессией. Не стыкуюсь я с жестокой ментальностью отношений, которая там сконцентрирована. Наверное, другого там и быть не может: средоточие денег, возможностей, некая манна, которая сыплется с неба, по представлению иных людей. Котёл, властный, который бурлит и постоянно требует новых человеческих вливаний. Не самые светлые качества процветают и ценятся в том пространстве.
В Москве вас хорошо знали: ваши репортажи в своё время произвели эффект разорвавшейся бомбы. Как это удалось?
Видимо, казачьи корни сыграли какую-то роль. Я человек дороги, и долгое время этим только и жил. О том, что и как мы делаем в советской фотожурналистике, я задумался, увидев первую выставку World Press в Москве в середине
С
Когда в Оше узбеки убивали турков-месхетинцев, я приехал в один кишлак и видел, как уезжали турки: оставляли дома, нажитое имущество, только самое необходимое погрузили в контейнер и уезжали в никуда. Обнимались, плакали. Получился классный фоторепортаж . Его тоже отказались публиковать. Тогда я совершил, по мнению многих, совершенно необдуманный и нереальный шаг — уволился отовсюду. Стал свободным от всего — и от денег, в том числе. Позже возникли собственные проекты. В 1988 году «Правда» опубликовала репортаж о проблемах Аральского моря. Это был первый репортаж в СССР об экологической трагедии целого региона. Как-то сам собой возник в моей жизни Семипалатинский полигон. За серию опубликованных материалов я стал победителем международного конкурса газеты «Правда» по итогам года, чем до сих пор горжусь.
И сразу оказались востребованным?
Да, в тот момент, когда страна окончательно развалилась, я оказался в Средней Азии одним из немногих, а может быть, единственным, кто был конкурентоспособен, по представлению западных СМИ.
Эти три-четыре года были, наверное, самыми счастливыми в моей деятельности: вся страна — полигон исследования, материал для работы и безумный интерес всего мира к этой одной шестой части суши!
Кто мы, как мы, зачем, почему? В печать проходили все материалы. Иногда я был куратором проектов, в частности, магнумовских. Magnum был для нас больше чем академия. Несколько сотен фотографов в мире являются носителями определённого генофонда в документальной фотографии. И мне «свезло» — удалось работать с некоторыми из них. Эти люди расширили мой горизонт. Поэтому, когда оказался в Новосибирске, была уверенность, что многое умею. Я реально мог работать в разных нишах профессиональной фотографии. Может быть, исключение составляло то, что мы называем нынче гламуром — его просто не было тогда. Этот жанр пришлось осваивать по мере необходимости.
У вас был герой репортажа Карипбек Каюков. Он потряс тех, кто узнал его историю. Знаете что-нибудь о дальнейшей его судьбе?
Карипбек родился в Казахстане — горбатым и без рук. В трёхлетнем возрасте родители отвезли его в Чимкентский детдом. Там произошло неожиданное. Ленинградский ортопедический центр занимался большой исследовательской деятельностью в области протезирования. Для экспериментов подбирали детей в детских домах, среди «ампутантов» — так их называли на профессиональном сленге. Детей-инвалидов, от которых отказались родители, искали по всему Советскому Союзу. Под Ленинградом на базе какого-то детского дома была организована клиника. Карипбек туда попал. Он был очаровательным малышом! Живой и образный ум, удивительно сильный характер, очень талантливый человек. Гениально рисовал: зубами, ногами. Персонал просто влюбился в него. Написали родителям, приехал папа, но воссоединение семьи произошло позже, значительно позже.
Юность Карипбека была нереально суровой. Экспериментальная клиника закрылась и всех детишек распределили по разным детским домам. В его жизни началась «одиссея» изгоя. Прежде, лишённый семьи, он, тем не менее, жил в атмосфере любви и внимания. С закрытием клиники в одночасье всё переменилось. Он оказался в совершенно другой среде — грубой, жестокой, колючей.
Один и самых скандальных снимков фотографа Элисон Джексон — сидящий на унитазе двойник королевы Елизаветы II
Вот здесь и проявился сильный и независимый характер. Он стал бороться. Маленький человечек, в прямом и переносном смысле, собрал вокруг себя единомышленников, и вместе с ними совершил бунт против устоявшейся системы воспитания в учреждениях подобного рода. И тут же впал в немилость и стал гонимым. Из одного детского дома в другой, из другого в третий... Слава бунтаря опережала его в этих скитаниях. И хранила, как это ни странно звучит.
После окончания техникума в подмосковном Загорске Карипбек вернулся в отчий дом. Не зная ни одного слова по-казахски, колючий и дерзкий, он оказался чужеродным даже в своей собственной семье.
Олжас Сулейменов, известный в Казахстане писатель и общественный деятель, создал в те годы движение Невада — Семипалатинск, которое активно выступало за закрытие Семипалатинского полигона. После одного из телемостов Алма-Ата — Хиросима Карипбек написал письмо Олжасу Сулейменову. С тех пор его жизнь переменилась и пошла по другому сценарию. Весь мир оказался у ног юного и талантливого художника. Карипбека с восторгом принимали и в Америке, и в Японии, и в Европе. Его творчество оказалось востребованным. Гонорары за проданные картины позволяли жить в достатке. Неожиданно для всех он стал кормильцем всей семьи. В родном Егиндыбулаке ему построили дом. Когда подрос младший брат, Карипбек помог ему с квартирой в Караганде. Об этом я узнал совсем недавно. После нашей встречи в 1992 году мы больше не виделись. Не раз пытался искать его в интернете, но тщётно. И вдруг, в прошлом году, получил от него письмо...
Я увидел его фамилию — и меня как током ударило. В этот вечер мы разговаривали по скайпу всю ночь.
Он возмужал, ему
Как складываются отношения с другими людьми, которых фотографируете?
В Казахстане, помню, был случай. Приехал я к одному из своих героев — Джахан, легендарный на всю степь табунщик. Никто из его семьи не пострадал от взрывов на Семипалатинском полигоне. Пять сыновей. Сам очень успешный, счастливый, коммуникабельный, добрый и невероятно большой — вес 160 кг. У него на фазенде я прожил неделю, снимал. И вот расстаёмся, стоим на крыльце, и вдруг я вижу — он плачет. Я к этому оказался совсем не готов. Говорю: «Джахан, ты чего?». «Мы ведь больше никогда не увидимся» — с надрывом ответил он... Я тогда в первый раз задумался: вся профессиональная деятельность целиком и полностью построена на общении с потрясающими и интересными людьми. Очень часто именно они становились верными помощниками в бесконечных скитаниях. Внедриться в среду в незнакомом месте без человеческого участия нереально. За многие годы работы образовался большой круг друзей. Но нигде я не задерживался надолго...
Я это называл своей мафией. Везде по всей России у меня были люди, к которым я мог совершенно спокойно приехать и жить сколько захочу.
В Новосибирске ритм жизни сменился. Сейчас мне не нужно никуда бежать, я стал жить оседлой жизнью. И, естественно, изменились отношения с теми людьми, с которыми сводит судьба. Не всех я могу назвать друзьями, но добрые отношении с героями фотоисторий складываются часто. Наверное, здесь уместно говорить о взаимном уважении. И с сильными мира сего, в том числе. Так случилось с Александром Карелиным. Мы знакомы с 1995 года. Часто происходит так, что в какой-то момент времени люди перестают меня воспринимать только как фотографа. Очевидно, когда снимаешь, что-то от себя генерируешь, как-то себя проявляешь, и происходит совпадение интеллектуальных биений. Я замечал, что в исключительных случаях подобное происходит, даже когда молчишь... Не один раз случалось подобное, и в Туве, и в Красноярске, и в Хакасии — со многими, кто попадал в прицел моего объектива. И не только объектива — значительно больше, в «прицел» моих человеческих интересов.
В Новосибирске иногда вас называют «придворным» фотографом. Человеком, очень близким к власти и с властью. Как вы к этому относитесь?
«В пустую смоковницу камни не бросают». Если есть какие-то разговоры, они чем-то обоснованы. Иногда мне говорят, что есть даже завистники... Никогда не думал на эту тему. Для меня важно совсем другое: например, что портреты дирижёра Арнольда Каца, экс-губернатора Виталия Мухи или мамы Александра Карелина, которых уже нет с нами, но снимки которых я сделал при их жизни, сейчас находятся на месте их последнего приюта. Эти портреты как бы олицетворение их сути. Это память. Их помнят такими.
Понимаете, заказной портрет — тема непростая, можно сказать «скользкая». Ведь результатом своей работы ты должен угодить. Есть опасность скатиться на уровень «комплиментарного» фотографа, потерять лицо и перестать говорить правду. В портретной съёмке очень важно быть интересным тому, кого ты снимаешь. Больше в человеческом плане. Через интерес возникает доверие. Процесс фотосъёмки можно сравнить с театром двух актеров...
Пит Сауза — официальный фотограф Белого дома. Им впервые в истории снято официальное фото американского президента с помощью цифровой камеры
Моя задача в этой игре — сделать так, чтобы засветились глаза. Изначально человек зажат и меньше всего готов раскрыться перед фотокамерой, обнажиться душой, если можно так сказать. А мне как раз это и нужно! Пусть хотя бы приоткрыться, на мгновение. Я успею это мгновение остановить. Во время съёмки стараюсь найти круг общих интересов. В этом, я убеждён, и есть профессионализм фотографа-портретиста. Чаще удачные фотографии случаются в те мгновения, когда тебя слушают, либо думают над тем, что ты сказал. Ещё очень интересно, как человек презентует себя в первые мгновения общения. Я просто обожаю портреты, снятые в такие мгновения! Было время, когда я считал, что это слишком просто — снять человека, который тебе позирует. Но с годами, с обретённым и житейским и профессиональным опытом я понял: есть в таких фотографиях сермяжная правда. Вся суть человеческая может отразиться в таких портретах. Дорогого стоит, когда удаётся передать характерные индивидуальные черты в одной фотографии.
Потом, с позволения этих людей, я могу показывать фотографии на выставках. Но с позволения. Я уже не один раз говорил, что, долгосрочность профессиональных отношений строится на очень простых вещах: честность, нравственность, надёжность, коммуникабельность.
У меня огромный архив, но я никому это не отдаю и не показываю. Это оседает во мне, это тайна за семью печатями.
Были предложения в избирательных кампаниях воспользоваться снимками с негативной целью, но — нет. Я не папарацци.
Какая женщина вам интересна в фотографии?
Мало женщин, уже и мужчин таких мало, которые не станут обращать внимания на свои морщины. Идеальная женщина, в моём представлении, как фотографа прежде всего, — это та, которая будет счастлива сложившимся духовным опытом, богатым и красивым внутренним миром, теплом, добротой и мудростью, что так явно «отсвечивают» на лице и делают ее еще прекраснее...
Безусловно, это умная женщина. Снимать пустые лица неинтересно. Я знаю, у людей иногда есть потребность «казаться» — больше, чем «быть». Не у всех, конечно. И мне забавно, когда я наблюдаю эти «танцы» с визажом у зеркала.
Случается, что не замечаю съехавший набок галстук или неопрятную чёлку волос. И мне, на самом деле, кажется всё это незначительным.
«Выпейте для храбрости, только чуть-чуть, не нужно напиваться до туманных глаз». Из интернет-советов для фотосессии
Что вы можете назвать своей нынешней привязанностью в профессии?
В последнее время я полностью изменил схему своего фотографического погружения в темы. Во-первых, у меня исчезла коммерческая доминанта в моих личных творческих работах. Образ жизни путешествующего фотографа, которого я лишился — он всё равно во мне, я «заряжаюсь» в поездках. Творчество для меня очень важно, в нём я пытаюсь найти ответы на вопросы, которые всё больше волнуют с годами — что такое «корни», преемственность духовных традиций, влияние отчего дома на наше мировоззрение...
Моя последняя привязанность — это пастухи. Идея фотопроекта похожа на сказку. Читая Библию, обратил внимание на особую любовь Господа к пастухам. Подумал, если снять всех пастухов мира — получится визуальный образ, обобщённый, конечно, человека, любимого Богом. Сейчас снимаю пастухов-казахов на Алтае. Хочу побывать в рамках этой темы ещё в Китае, Монголии. А в идеале здорово снять пастухов в Испании, Чили, Иране, Ираке... И пастухи цивилизованной Европы меня тоже очень интересуют. И как обойтись в этом проекте без легендарного техасского рейнджера? Это уже целое фотографическое исследование! Его очень сложно поднять и осилить в одиночку. Поэтому пока решил сделать пилотный проект с казахами Алтая, пропиарить его всеми возможными способами. А уже потом, если повезёт, вместе с появившимися единомышленниками — менеджерами, издателями, галеристами, фотографами осуществить задуманное. Представляете, какая получится выставка, книга!
Однажды вы сказали, что остались идеалистом. Что скажете сейчас?
Видимо, я им остаюсь. Жизнь куда-то впихивает, меняет, но приверженность профессии всё равно понуждает смотреть на мир широко раскрытыми глазами, как будто нет опыта прожитых лет.
Чем больше в тебе сарказма и пессимизма, тем сложнее оставаться в профессии. Ну, или ты станешь певцом дурдома.
К уродству всех мастей у людей всегда есть интерес. Часто бомжи, душевнобольные очень выразительно получаются на фотографиях. Мне тоже доводилось снимать подобные сюжеты. Долго болею после этого. Сложно мне быть «певцом» человеческих пороков.
Подпишитесь на нас в Telegram
