Мощь префронтальной коры

Биолог и научный журналист Ирина Якутенко в рамках просветительского проекта ИЦАЭ «Энергия науки» рассказала жителям Новосибирска, что на самом деле заставляет нас набирать лишний вес и как язык изменяет работу мозга, поучаствовала в разоблачении псевдонаук на ток-шоу «Разберём на атомы» и представила свою дебютную книгу о генетических механизмах самоконтроля. Корреспондент Сиб.фм узнал у Ирины Якутенко, почему не работают мотивационные книги и отчего некоторые люди более восприимчивы к соблазнам.

Научно-популярное ток-шоу «Разберём на атомы» проводится с марта 2015 года

Ирина, недавно вышла ваша книга «Воля и самоконтроль: как гены и мозг мешают нам бороться с соблазнами». Название пугающее.

Пугающее?

Конечно. Ведь что же получается — все попытки натренировать силу воли бесполезны, наш максимум уже «зашит» в генах?

Отчасти это так. Но основной месседж моей книги не в том, что, если с генетикой или другими обстоятельствами, влияющими на силу воли, не повезло, значит, можно спокойно есть всё что хочешь, не ходить в зал, пить, курить и так далее. Месседж ровно обратный: долгосрочных целей могут добиваться как те, у кого нет этих проблем, так и те, у кого они есть, — важно знать, как это делать, и учитывать свои данные.

Большинство людей считает, что надо просто собраться, очень сильно захотеть — и всё получится. Это не так.

Если у вас есть особенности, предопределяющие слабый самоконтроль, вам гораздо сложнее будет удержаться от соблазнов и включить внутреннюю мотивацию.

А что это за генетические особенности?

Речь не только о генетике. Говорить, что исключительно наши гены влияют на силу воли, неправильно. Это называется генетический детерминизм, с его помощью можно очень ловко объяснить практически всё, но это некорректно. На способность к самоконтролю влияет не только генетика: очень во многом умение проявлять силу воли определяется средой. Особенно сильно внешние воздействия, в том числе окружение человека, влияют на него в раннем детстве, но могут оказывать воздействие и во взрослом возрасте.

Если же рассматривать безволие с точки зрения работы мозга, то все проблемы сводятся вот к чему: люди, которым сложно удерживаться от соблазнов, обычно слишком чувствительны к удовольствию, которое обещает соблазн. Условно: я прихожу на банкет и вижу тортик.

Я вроде бы знаю, что худею и не должна есть этот тортик — но я его вижу, и мне так его хочется, так хочется!

И я не могу удержаться. Вот это «так хочется» у людей с проблемным самоконтролем зачастую выражено сильнее, чем у остальных. Это обычно связано с двумя вещами: либо чрезмерно активна лимбическая система, отвечающая за эмоции, либо недостаточно активна префронтальная кора — самая «умная» часть мозга, которая отвечает за логическое мышление, рационализацию, волевые решения. Это глобальная причина всех проблем с самоконтролем, но вызываться она может разными нарушениями. Например, за предвкушение удовольствия отвечает нейромедиатор дофамин, поэтому у людей с отклонениями в работе дофаминовых рецепторов эмоциональная реакция на соблазн гораздо выше, чем у тех, кто не имеет таких нарушений.

«Каменный топор, возможно, сгладил бы неудовольствие от давки и испорченных ботинок, но в XXI веке так решать вопросы не принято...» — из книги Ирины Якутенко

Но ведь сейчас так много книг в духе «быстрее-выше-сильнее» — о том, как жить на пределе, ставить цели и достигать их, менять свою жизнь. А вы говорите, что заставить себя не получится?

Проблема этих книг в том, что абсолютное большинство из них дают советы, исходя из общих соображений, не учитывая причины проблемы (в последнее время есть исключения, но их по пальцам одной руки можно пересчитать). В этих книгах вроде бы всё логично, есть какие-то приёмы, но они работают, как в старом анекдоте про динозавра, вероятность встретить которого равна 50 %: либо встречу, либо нет. Либо тебе эти советы помогут, либо не помогут. Если у человека есть проблема, которая обусловлена генетическими особенностями или тем, как на него повлияла внешняя среда, некоторые советы не будут эффективны — потому что они не учитывают эту проблему. Человек, у которого мозг работает иначе, всегда будет более эмоционально реагировать на соблазн, и его чувствительность к удовольствиям никуда не денется.

Не боитесь, что ваша книга станет ещё одной удобной отмазкой для тех, кто просто не хочет ничего делать? Ну, знаете, это как с «широкой костью». Только здесь будет «хочу записаться на английский, научиться играть на банджо, наконец-то начать прилично зарабатывать — но лежу на диване, просто потому что у меня плохая наследственность».

Да, это правда, обычно у людей со слабым самоконтролем есть ещё и проблемы с внутренней мотивацией. И это тоже во многом предопределено генетически — тем, как работают гены, регулирующие механизм нейромедиаторов, биохимических винтиков, которые определяют, как мозг отдаёт приказы. Если в этом механизме есть нарушения, мотивация слабая. И не факт, что когда-нибудь она станет сильнее.

Рационально рассуждая, вы можете понимать, что нужно поступить в вуз, выучить английский, похудеть, бросить пить или курить, но вашей эмоциональной системе на всё это плевать.

Скорректировать эти неполадки — вернее, генетические особенности — нельзя, потому что вам от мамы и папы достались такие хромосомы, грубо говоря. И тогда да, книгу можно воспринять как отмазку.

Но можно действовать так, чтобы эти особенности не препятствовали достижению долгосрочных целей. Внутреннее желание что-то изменить не факт, что появится, но можно и без этого желания добиваться своих целей, если вы знаете, что у вас есть такая проблема, и используете мощь префронтальной коры. Именно поэтому в книге есть шестая глава, в которой собраны рекомендации для тех, кому не повезло.

В чём же эти секреты успеха?

Ну конечно, я вам сейчас скажу, и никто книжку не купит! (смеётся) Но если кратко, то зная, например, о том, что у вас повышенная чувствительность к удовольствиям, можно избегать ситуаций, в которых вы напрямую сталкиваетесь с соблазнами, либо продумать план отступления: что вы будете делать, если всё-таки столкнулись с ними.

Главное не думать, что если 100 раз у вас не получилось устоять, то в 101-й вы соберётесь как следует, и у вас получится.
Не получится, скорее всего.

Или получится в 101-й раз, а в 102-й вы опять сорвётесь. Это путь в никуда, потому что 100 раз у вас не получилось не просто так: для этого есть веские биохимические причины.

γ-аминомасляная кислота — важнейший тормозной нейромедиатор центральной нервной системы человека и млекопитающих

Вы опираетесь на собственный опыт? В одном научно-популярном видео вы рассказываете о том, что лично у себя обнаружили сбои в дофаминовых и серотониновых реакциях.

Да, а ещё по шкале Баррата, позволяющей определить уровень собственной импульсивности, у меня 89 баллов — это намного выше среднего значения.

Я тоже прошла опросник по вашей книге и набрала 72 балла. А какое среднее значение?

Бразильцы в среднем набирают 62 балла, американцы — от 62 до 65, а арабы — неожиданно 53. В России шкала Баррата не апробирована, масштабных выборок нет, поэтому я провела опрос у себя в «Фейсбуке». Он у меня довольно популярный, там накопилась достаточно большая выборка в несколько сотен человек, которая подтвердила, что наше среднее значение примерно равно европейскому и американскому — 62-63 балла.

Изучение моих особенностей помогло мне ещё раз убедиться, что я ничего не выдумываю и не пытаюсь натянуть сову на глобус.

Ведь как понять, правомерна научная гипотеза или нет? У неё должна быть предсказательная сила: если я что-то говорю, то нужно придумать эксперимент, который бы подтвердил или опроверг гипотезу. И генетическое тестирование, и тест Баррата, и другие тесты, которые есть в книге, были именно такими проверочными экспериментами. Я отвечала на вопросы честно, не пыталась ничего подогнать под идею — а генетическое тестирование и вовсе нельзя подделать, даже при всём желании. И тот факт, что, с одной стороны, у меня обнаружилось немалое количество тех внутренних проблем, о которых я пишу, но, с другой стороны, они не помешали мне добиться долгосрочной цели — то есть написать книгу — может служить подтверждением, что написанное в ней имеет под собой научную основу.

А как вы вообще пришли к идее этой книги?

Мне кажется, любой научный журналист, да и вообще любой журналист, рано или поздно приходит к мысли написать книгу. Это такой логичный этап развития, когда ты уже столько знаешь или с таким количеством людей поговорил, столько фактов накопал, что хочется это изложить в крупной форме. Поэтому желание написать книгу появилось давно, но изначально идея была другая. Я начала собирать информацию, её было очень-очень много, я поняла, что закапываюсь и мне нужна консультация умного человека. Мы встретились с Асей Казанцевой, она тоже научный журналист, автор уже двух книг (но на тот момент одной). Мы пили кофе, я жаловалась на жизнь, ныла, что у меня так много информации, я не пойму, что с этим делать, и вообще у меня нет силы воли, чтобы собраться. Сила воли, кстати, была одной из подтем той большой книги. Ася слушала меня, слушала — и в какой-то момент сказала: «Мне кажется, что на самом деле тебе интересен именно этот момент, а всё остальное, может, пока оставить?» И как только она это сказала, я поняла, что так и есть. Просто мне нужен был взгляд со стороны, чтобы всё встало на свои места.

Насколько я знаю, в Москве ваша книга уже стала бестселлером.

Вроде бы да.

Вы ожидали такого результата?

Ну, все мы на это надеемся.

Как думаете, чем обусловлен успех?

43 материала авторства Ирины Якутенко опубликовано на портале «Чердак»

Думаю, что в первую очередь актуальностью темы. У многих есть проблемы с самоконтролем, а современный мир с его фейсбуками, сериалами, шопинг-центрами и распродажами их усугубляет. Ещё 50 лет назад люди с такими же генетическими особенностями и условиями воспитания, развития и жизни гораздо лучше себя контролировали, просто потому что соблазнов и отвлекающих факторов было меньше. А в современных условиях эта проблема актуализируется, и, возможно, в этом секрет востребованности моей книги. Ну и, конечно, я надеюсь, что она прекрасно написана, и люди приходят за вторым экземпляром! (смеётся)

Вы окончили биологический факультет МГУ, а сейчас заведуете отделом науки журнала «Вокруг света». Как из биологии пришли в научную журналистику?

Это история с несколькими возвращениями. В школе я училась на физмат-отделении, но все уверяли, что мне прямая дорога на журфак. Я отбрыкивалась и понимала, что не хочу я в журналисты, так как не знаю, что такого важного могу сказать миру. И поступила на биофак. Биология мне всегда нравилась, и я до сих пор не жалею об этом выборе. Более того, я считаю, что это одно из лучших возможных образований. И неважно, какая потом у тебя будет профессия.

А чем оно лучше?

Оно даёт очень правильный взгляд на мир. Во-первых, на здоровье. Это всё-таки самое важное, рано или поздно все мы понимаем, что если нет здоровья, то и остальных жизненных целей не добиться. Но люди, у которых нет даже зачатков биологических знаний, принимают неверные решения относительно своего здоровья — и, соответственно, гробят его, а потом отдают кучу денег шарлатанам. Во-вторых, биология — экспериментальная наука, и логика эксперимента переносится потом и на обычную жизнь: решения принимаются не спонтанно, «а мне так показалось!», а обдуманно, через подтверждение или опровержение гипотезы. Ну и плюс биологи учат химию, физику, математику — то есть ориентируются в разных науках. А у физиков, например, математики гораздо больше, но вот биологию они не изучают.

Понятно. И как же вы пришли в журналистику?

Со второго курса я работала в лаборатории, то есть занималась наукой. И с самого начала что-то шло не так, я это чувствовала — хотя были и результаты, и статьи.

Думала: может, это потому, что в России сложно заниматься наукой — инфраструктура плохая, реагентов ждёшь по полгода, эксперимент невозможно толком планировать.

И я уехала в Португалию делать PhD (получать степень, аналогичную российской степени кандидата наук, — прим. Сиб.фм), там за реагентами нужно было просто спуститься на первый этаж. И тогда мне стало ясно, что дело не в российской научной неустроенности, а просто в том, что мне не нравится заниматься наукой, потому что я очень импульсивный человек, что позже замечательно подтвердила шкала Баррата.

В общем виде научная журналистика рассматривается как «перевод» научного исследования с научного языка на обыденный без искажения смысла

Мне не нравится долго копать одну тему, а наука — это когда ты годами копаешь одну тему и знаешь очень-очень много про какую-нибудь маленькую штучку. Журналистика же — ровно противоположное. Ты знаешь относительно много про множество разных вещей, занимаешься чем-то одним некоторое время, потом переходишь к другому, потом к третьему. Обычно считается, что это плохо — человек распыляется: «драмкружок, кружок по фото». Но я тогда ещё неосознанно поняла, что для меня это как раз идеальный вариант, и журналистика подходит моим внутренним склонностям.

Вы говорите, что сначала не знали, что можете сказать миру. А сейчас знаете?

После пяти лет обучения на биофаке и работы в лаборатории — да.

Есть журналисты от бога, которые могут про какие-то социальные проблемы написать настолько остро, что ты сразу думаешь: как же плохо, что ты раньше не обращал на это внимания.

У меня такого дара нет, но я туда и не иду — я научный журналист и пишу про науку и около науки.

Насколько высок, на ваш взгляд, интерес к науке и её понимание в широких кругах общества?

Тут ответ двоякий. С одной стороны, мы знаем, что смартфоны, беспилотные автомобили, фантастические фильмы, где ты не можешь отличить актёра от полностью сгенерированного на компьютере изображения, — всё это продукты науки. То есть мы знаем, что наука важна. С другой стороны, чем дальше, тем больше знаний накапливает наука — и тем сложнее их усваивать и систематизировать. Вузовская программа устаревает ещё до того, как выпускник получает диплом, что уж говорить о школьной программе, которая вообще слабо меняется с годами. В итоге относительное количество знаний падает, так как общий объём информации растёт и человек не успевает узнать всё.

Соответственно, люди знают меньше, чем это было ещё в недавнем прошлом. В итоге они ведутся на всякое шарлатанство.

И мы переходим к ещё одному из поводов вашего визита в Новосибирск — выступлению на ток-шоу «Разберём на атомы», посвящённому псевдонаукам. Чем обусловлен интерес и доверие к ним?

Тем, что лженаука предлагает простые ответы на сложные вопросы. Настоящая наука сложна: например, некоторые разделы физики сложны и специализированы настолько, что даже физики из других областей не совсем понимают, что там к чему. Что говорить о людях, которые физиками не являются! Зато любой шарлатан очень просто и понятно объяснит, почему его теория работает, почему этот чудо-препарат вылечит вас от рака, ожирения и сердечно-сосудистых заболеваний за пять дней — только переведите ему на счёт 100 тысяч рублей. И хочется же вестись!

Наука зачастую предлагает неопределённые данные, которые сложно напрямую приложить к своей жизни. При этом наука страшно эффективна — и в этом заключается парадокс: она настолько эффективна, что люди обращаются к лженауке, потому что не знают, как было, когда науки не было. Скажем, ещё 60-70 лет назад, когда прививки не были так распространены, люди своими глазами видели, что такое смерть от дифтерии или как выглядят дети после полиомиелита — как они не могут нормально ходить, подволакивают ногу, если вообще выживут.

Всё это было на глазах — и ни у кого не возникало вопросов, зачем нужны прививки.

Один случай осложнения на несколько миллионов — или вероятность умереть от дифтерии в десятки процентов? При таком соотношении люди, конечно, выбирали прививки. Сейчас мы не видим, что могло бы быть, живём в слишком комфортном мире и поэтому начинаем переоценивать минорные риски: нам кажется, что один на несколько миллионов — это очень страшно. И что с этим делать, пока непонятно.

Биологизаторы выводят социальную сущность человека из его биологической природы

Одна из ваших лекций — «Как язык, на котором мы говорим, изменяет работу мозга, характер и взгляд на мир». То есть ваши научные интересы заходят и в лингвистическую плоскость?

Не совсем. У меня всё идёт от биологии: я биологизатор. Обычно это слово считается ругательством: биологизаторы-фанатики ищут причины всех социальных явлений в биологической основе. Это, конечно, неправильно: как и везде, здесь не нужно доводить до абсурда. Мы — не только наша биология, мы формируемся ещё и социумом, какими-то общественными идеями. Но тем не менее я всегда пытаюсь рассмотреть биологическую основу как одну из причин, поэтому и лингвистику я рассматриваю с точки зрения нейробиологии.

Вы выпустили первую книгу — что дальше? Есть ли уже идеи новых проектов?

Да, есть идеи для следующих книг. Надеюсь, у меня хватит силы воли, чтобы ещё раз в это ввязаться. Впрочем, исследования показывают, что когда у нас уже есть большие завершённые проекты, мозгу проще браться за следующие большие проекты.

Потому что он, грубо говоря, знает, как это будет происходить?

Этому есть объяснение, связанное опять же с работой нейромедиаторов. Во-первых, мы знаем, что мы способны выполнить крупную задачу. Во-вторых, да: мы знаем, что нам предстоит, уже прошли через это и понимаем, что можем пройти ещё раз. Кроме того, появляется некий срок, в который эта задача может быть решена.

Человеческий мозг не может «работать вообще», особенно если мозг с проблемами. Другое дело — «работать до трёх часов» или «с часу до двух».

Поэтому когда ты не писал книг и думаешь об этом, единственное, что понимает мозг: это очень-очень сложно! А когда ты уже знаешь, сколько примерно времени это займёт, понимаешь, что это конечный временной отрезок, представляешь, как выстроить работу — вот тогда мозг сразу начинает не паниковать, а думать о решении частных задач и потихонечку продвигаться к цели.

То есть биология — это ещё и основа тайм-менеджмента?

60% человеческого мозга — жир

Конечно. Все советы по тайм-менеджменту упираются в нашу физиологию, в работу мозга, поэтому идеально было бы — и я надеюсь, что когда-нибудь это произойдёт — чтобы психология срослась с биологией. Тогда психологи будут не просто строить абстрактные теории про эго и суперэго, а начнут привязывать их к конкретным особенностям работы мозга. Это уже отчасти происходит: если депрессию раньше лечили радикальными методами или психотерапией, которые иногда срабатывали, а иногда нет, то сейчас к лечению добавились биологические методы — есть антидепрессанты, есть нейролептики, помогающие выправить неправильно работающие нейромедиаторные пути. Это, естественно, повышает эффективность психотерапии, потому что, условно говоря, когда есть проблема в харде, то исправить софт сложно. Если же мы подправим хард, то и софт будет работать лучше.

Поэтому я надеюсь, что когда-нибудь биология найдёт отражение в психологии, и психология станет полноценной наукой.