Считайте, что их уже нет

В Сибирском центре современного искусства проходит выставка первой официально зарегистрированной в СССР творческой группы фотографов «ТРИВА». Снимая трудовые будни рабочих Кузнецкого металлургического комбината и уличную жизнь конца 1970-х и начала 1980-х годов, «ТРИВА» запечатлела советские реалии в максимально достоверном виде — как документальную хронику. Без постановочных съёмок и обработки кадров. Корреспондент Сиб.фм поговорил с основателем группы Владимиром Соколаевым о том, как сфотографировать время, что стоит за тягой к автопортретам и чем Instagram помогает человечеству.

Формально как зарегистрированная группа объединение «ТРИВА» просуществовало меньше года — с апреля 1981 года по январь 1982-го. При этом многие фотографии датированы вразброс — с конца 70-х до середины 80-х. С какого момента правильнее вести отсчёт? Когда вы — Владимир Соколаев, Владимир Воробьёв и Александр Трофимов — осознали себя как группу?

Володя Воробьёв занялся фотографией относительно поздно, а мы увлекались ей с мальчишества, самопально. Нас никто не учил. В середине 1970-х годов в Кузнецком металлургическом комбинате (КМК) открылась своя киностудия. Она должна была обеспечивать потребности заводского комитета КПСС в идеологических материалах: в кино и фотографиях, прославляющих достижения людей труда. На КМК был неплохой начальник, который стратегически правильно организовал нашу работу на начальном этапе, поэтому нас не трогали и ни к каким техническим работам не привлекали. Мы были в привилегированном положении.

В городском фотоклубе у нас обозначился особый статус: мы свободно снимали на режимном объекте, где вход был только по пропускам и в строго ограниченное время. То есть на выставках по какой-нибудь рабочей теме у нас всегда было преимущество: сразу выкатывали много фотографий. Плюс, так как киностудия располагалась не на территории комбината, в рабочее время мы могли находиться где угодно: на киностудии скажешь, что ушёл на съёмки в комбинат, а там — что ушёл в студию.

Невероятные условия: полная свобода действий. Но дисциплину никто не нарушал — ни в студии, ни на комбинате мы никогда не пили, ничего такого не было.

Я был руководителем фотогруппы, а Володя Воробьёв — киногруппы. Со временем к нам в руки стали попадать иностранные фотокамеры, и это всё кардинально изменило. Появились аппараты, которые выполняли любую нашу прихоть, — Leika, Canon. Мы быстро всё поняли и вышли на улицу снимать жизнь — что бы это ни значило. Сейчас так называют «стритфотографию». Но и на заводе стали снимать ещё больше.

В 1992-1997 годы журнал «Советское фото» выходил под названием «Фотография» и вскоре закрылся

В итоге за пару лет у нас накопилось внушительное количество снимков, но показывать их было негде: с фотоклубом отношения не заладились, а выставляться в других городах проблематично. Решили искать сбыт где-нибудь на стороне, за границей. Но где? Единственный на всю страну профессиональный журнал для фотографов «Советское фото» такую информацию не публиковал, ограничиваясь сообщениями, что где-то прошёл конкурс фотографии социалистических стран, «победители продемонстрировали высокий уровень мастерства и получили ценные призы». По блату мне удалось оформить подписку на венгерские, чехословацкие и польские журналы, и вот уже в них информация об иностранных выставках была полной. Мы нашли адреса.

То есть вам в Новокузнецк, на режимное предприятие спокойно приходила иностранная корреспонденция, которую никто не вскрывал и не проверял?

Сначала всё вскрывали и смотрели. Я воспитывал «Почту» довольно долго: мы высылали фотографии, нам начали отвечать. А письма вскрытые. Я пишу жалобу. Пишу раз, два, три, на четвёртый узнаю, что их отделение «не может получить премию». Тут же объясняю им: «Ну конечно! У вас тут работает один идиот, который вскрывает мои посылки и портит вам всю статистику. Одна паршивая овца портит общую работу». Больше посылки не вскрывались. Тогда мы стали уже полноценно участвовать в зарубежных выставках.

Уже как «ТРИВА»?

200 фотографий представлены на выставке «Манифест „ТРИВА“» в СЦСИ

Обнаружилось, что за рубеж фотографии может посылать только официальное лицо, организация. А зачем нам посылать их от неведомого сибирского комбината? Он рельсы катает, а не фотографирует. Нужно было посылать от самих себя. Я предложил зарегистрироваться как творческая группа. Сказано — сделано. Я быстро написал устав, внутренние правила, распорядок. Отнёс в отдел культуры, где нас всех хорошо знали из-за постоянных съёмок на городских мероприятиях. Мы были, что называется, ребята засвеченные, под колпаком. Ну и мы же правильные слова говорили, бюрократические процедуры знали.

И никого не смутило, что вы создаёте пусть в малой степени, но автономную организацию?

Для них это была ещё одна «галочка». Мол, развивается и крепнет самодеятельность, появляются клубы по интересам, вот теперь ещё и творческая группа фотографов самоорганизовалась. Молодцы!

Все снимки начальство уже видело, нас поддержали: «Надо, товарищи, надо пропагандировать КМК!»

Нам в городе даже выделили стенд на 60 больших фотографий, где выставлялись портреты лучших работников комбината. Таким образом, мы получили постоянное и — что самое важное — открытое выставочное пространство. Ни у кого не было таких условий. Опять же невозможно представить: три «закрытых» фотографа имели самую большую аудиторию в городе.

Как появился манифест «ТРИВА» — отказ от кадрирования, обработки фотографий и постановочных съёмок? В чём смысл такого самоограничения?

Как такового манифеста не было. Вы перечислили технические требования, но за ними стоят мировоззренческие установки. Мы определили для себя, что раз уж мы занимаемся документальной съёмкой, то фото — это документ. Его нельзя обрезать, исправлять, дополнять — иначе он потеряет подлинность. Но такое понимание складывалось постепенно, интуитивно. Мы не вырабатывали абстрактную теоретическую базу, а так видели жизнь и так хотели её фиксировать.

Хороший кадр — уже само по себе законченное произведения искусства, с ним ничего не нужно делать.

А зачем на всех фотографиях стоят даты? Если вас интересовала хроника жизни, то это в каком-то смысле репортёрская работа, журналистика; без дат сложно. А если фотография как искусство, как культурный феномен, то время съёмки, кажется, какой-то суетой.

Даты — моя идея. Я, как только занялся фотографией, почти сразу начал вести архив: всё подробно расписывал, раскидывал по жанрам, а потом вдруг понял, что надо просто оставлять дату и место. Фотографией мы фиксировали событие — в такой-то точке пространства в указанный момент прозвучал щелчок, и осталось изображение. А кто и как дальше назовёт этот кадр, мне уже не важно. Были бы цифровые камеры, мы бы и час указывали.

Вы так говорите, как будто у вас фотографии рождались.

Да, пожалуй, так будет точнее — рождались. Это не просто каталогизации, есть более глубокий смысл в этих датах. Мы привыкли к тому, что у нас есть часы и бегущая стрелка, и с их помощью мы худо-бедно чувствуем, как течёт время. Как только стирается дата съёмки, фотография выпадает из истории. Другими словами, если я убираю функцию времени, то происходящее на фотографии могло быть зафиксировано когда и где угодно. А это ведь не так.

Бухарин был одним из главных обвиняемых на процессе по делу «Антисоветского правотроцкистского блока»

В указании дат была и наша позиция. Мы знали, что в истории СССР был период, когда уничтожались документы и свидетели, когда стиралась общественная память, когда первые годы революции воссоздавались с точностью до наоборот. Скажем, Бухарин. Какой Бухарин? Не было такого. Фотографии, говорите, есть? Ну считайте, что их уже нет. Уничтожалось всё. В 1980-х годах, узнав об огромном количестве уничтоженных властью бумаг, мы решили, что должны сохранить историю — не только страны, а в самом широком смысле. Сохранить время.

При том, что в стране в эти годы, кажется, ничего особенного и не происходило.

Да, пока Брежнев не умер, мы жили в безвременье — всё будто застыло. Открываешь газету, журнал и видишь, что ничего не происходит. А выйдешь на улицу — и вот она жизнь, и в ней в любом дворе что-нибудь да происходит.

Вы рассказывали, что однажды к вам приехала женщина из местного обкома КПСС и рассказала, как «ваши работы за рубежом могут толковаться в ущерб авторитету страны». Её, наверное, можно понять: усталые рабочие, беспросветная тоска в глазах женщин и детей, бытовой мрак — и всё в мемориальной чёрно-белой стилистике. Вы осознавали, что такие фотографии действительно могли быть разыграны как идеологические козыри, что это не просто стоп-кадры времени?

Нас это особо не волновало. Но могу рассказать один случай. В 85-м году на демонстрациях в честь 7 ноября все пили вповалку, прямо в колоннах разливали. Мы смотрим: народ по всему городу квасит, на столиках для домино закуска стояла. Ну, думаем, всё — дальше будут пить, проходя мимо Мавзолея. И подходят к нам с Володей несколько принявших на грудь женщин с просьбой сфотографировать их: праздник ведь, они красивые пальто надели, меховые воротники пристегнули. Навеселе уже, такая предразливочная эйфория. Я понимаю, что если я их сейчас щёлкну, то это будут смертные приговоры — государство типа важный день отмечает, а они в конец пьяные. Решил уберечь.

Фотограф сам и только сам определяет, что он хочет оставить вечности.

Я знаю одну женщину, которая начала свой путь в фотографии, сняв смерть своего мужа. Как он угасает, уходит навсегда. Огромное внутреннее мужество. Я тоже, когда маму провожал, сделал несколько снимков. В какой-то момент нужно будет показать внукам — и я покажу.

Как вы относитесь к Instagram?

Не знаю, что это такое.

Это интернет-приложение для редактирования и обмена фотографиями; социальная сеть из картинок.

Понял. И?

16 миллиардов снимков загрузили пользователи Instagram к ноябрю 2013 года

Instagram заполонил мир картинками самого бытового и обыденного толка — от пресловутых фото своего завтрака до неотличимых городских пейзажей за окном. В известной мере это ведь тоже сохранение времени и пространства, в котором мы живём.

Скорее всего, люди, снимающие сиюминутные и малозначительные моменты своей жизни, не совсем понимают, зачем они это делают, но...

Именно так.

Но я хочу выступить в их защиту. Несколько лет назад я решил сделать серию своих автопортретов — в разных местах, в разное время. Но не просто где-нибудь себя щёлкать, а осмысленно и с соблюдением всех технических требований, без скидок, что всё в одиночку — и в кадре, и за кадром. Оказалось, это жутко сложно, я забросил эту затею. Но вот другой человек, не имевший никакого отношения к фотографии, с моей подачи начал себя снимать. Без опыта, с нуля. За два года он снял 7000 своих автопортретов. Я собираюсь устроить ему выставку: порядка 300 работ просто замечательные.

Другое дело, что многие люди, стремясь сделать свою жизнь каким-то образом значимой, обычно заходят не с той стороны. Ведь в конечном счёте значимость человеческой жизни определяется внутренним результатом. Да пусть он снимает, что хочет, не важно, как он будет смотреться. Важно, что он в этот момент испытает, что он вообще за человек, как себя ведёт по отношению к богу, к Солнцу, да хоть даже к соседу. С фотоаппаратом надо в суть смотреть, а не в зеркало. Хотя сам пару лет назад попал в полностью зеркальный лифт и попробовал как-то эту ситуацию обыграть в кадре. А недавно вышел из мастерской с опухшей щекой и думаю: Я же мумиё намазал. И не помню, стёр я его или нет. Достал фотоаппарат, щёлкнул себя: всё нормально, стёр.

В общем-то, да. Instagram как способ успокоиться и убедиться, что с тобой всё нормально.

Необязательно. Это и средство индивидуализации, попытка что-то про себя понять. Дело хорошее.