Нам ордена были нужны

В Новосибирске в настоящее время проживают больше двух тысяч участников Великой Отечественной войны, по всей России их осталось 3,4 миллиона. Сиб.фм публикует выдержки из разговора с фронтовым разведчиком Николаем Дмитриевичем Антиповым о том, как в 16 лет он оказался на войне, почему нельзя было говорить про Сталина, и о трёх лишних сантиметрах оторванной ноги.

Я детдомовец. Нас 15-летних загнали в ремесленное училище в Краматорск, чтобы хлеб зря не ели. Проучились уже больше года, и началась война. Стали эвакуировать куда-то на Урал. До Харькова довезли, и там нас немецкие самолёты заловили. У нас же ещё тогда ни одного самолёта не летало! Я уцелел. Целый вагон ремесленников был, а живых осталось пацанов шесть. Солдаты взяли нас с собой. Просёлочными дорогами стали отходить с ними на Воронеж. Помогали поварам, за конями смотрели. В конце ноября сказали: «Хлопцы, забираем вас в Рязань. Разведчиками будете у нас».

В Берлине гражданским лицам, которые нарушали предписания властей, даже в последние дни войны грозил расстрел

Мы в атаку не ходили, у нас, разведчиков, совсем другая служба была. Молодёжь, называли «скворцами». Начальник разведки говорил, что «скворцов» нужно брать в захват только в случае крайней необходимости. Идём в разведку и подразделяемся на группу захвата и группу прикрытия. В первую отбирали ребят покрепче, чтобы спуститься в окоп и «языка» прихватить. Нас оставляли в группе прикрытия. Зато потом доставалось. Эти захватили «языка», поволокли его, а мы прикрываем. Отползаем потихоньку и принимаем бой на себя.

В артиллерийской разведке совсем другие задачи: стереотруба, блиндаж, нейтральная зона.

Что такое штурмовать Берлин? Нашего брата лупят и с крыш, и с домов. Для нас же всё новое, а для них всё заранее подготовленное. И закончил я войну этим Рейхстагом проклятым. Сталин не дал его бомбить. Площадь в Берлине больше нашей Красной раз в пять-шесть. И вокруг неё разные министерства. В первую атаку солдат подняли — немцы всех положили. Второй заход подняли — опять всех положили. Я попал в третий заход. Собрали и штабников, и разведчиков, и поваров. Мы шли по трупам. Нас бьют, а мы идём. Где-то на средине меня хватануло. Левую ногу сразу же оторвало.

В госпитале стали расспрашивать ребят, как они брали Рейхстаг. Рассказывают, чтобы попасть на второй этаж, убитых стаскивали и лезли на третий. С третьего опять убитых стаскивали и лезли на четвёртый.

Кантария и Егоров, говорят, не заходили и ждали, пока мы взойдём на 11 этаж, а они героями оказались.

В самом Берлине нашего брата погибло около миллиона.

Когда перешли границу, нас политотдел обрабатывал. Говорили, чтобы обходились с народом по-человечески, не показывали себя так, как они нас рисуют, что мы кровь пьём человеческую, что мы бандиты. Немножко нас приодели.

Сидит один немец в Берлине, рыбачит на удочку:

— Сколько, дед, поймал?

— Пять штук поймал и всё, больше не имею права.

— А почему?

— Нет, разрешение взял всего на пять штук.

А кругом война.

Мне повезло в жизни. Со мной танкист в госпитале был харьковский, из посёлка, который я освобождал. Решил ехать жениться на дочери его соседа. Списались, выслали фотографии туда. Поехали. В наш вагон заселяются моряки. Разговорились:

— Этот едет к отцу с матерью, а я еду жениться.

Моряк стал расспрашивать, имею ли я какое-нибудь образование, и вдруг говорит:

— Есть же специальные школы для инвалидов, всего три по стране. Вам разве в госпиталях об этом не говорили?

— А как туда попасть?

— Я тебе помогу.

Вышел из поезда в Москве с ними. Друг на меня обиделся. Этот моряк привёз меня в министерство. Захожу на первый этаж, а там безногих и безруких! И прям на полу валяются, спят.

Попадаю на приём. Сижу в кабинете, женщина меня расспрашивает, как воевал. И надо же мне на язык прийти, говорю:

— Ну как же так? Ведь Сталин ценил нас, а сейчас выходит как?

Она перестаёт заполнять направление и смотрит на меня. Сразу понял, что школы мне не видать. Видимо, помещение прослушивалось. Вышла, а через какое-то время уже весёлая заходит и шёпотом:

— Чтобы про Сталина я от тебя больше ни одного слова не слышала.

Так я поехал в Куртамыш под Курганом, где учили на колхозных и промышленных бухгалтеров.

Как-то инвалидам войны начали выдавать запорожцы. Поехал.

Тётка в комиссии берёт метр деревянный и начинает мне мерить оторванную ногу. Говорит: «Вам запорожец не положен, у вас три сантиметра лишние».

Я в 17 лет начал войну, а в 20 вышел калекой. Конечно, жить охота каждому было, что там говорить. Но когда вступаешь в прямой бой, особенно у нас, у молодёжи, всё отпадает. Остаётся только стремление убить и победить. Мы шалопаи были, нам ордена были нужны. Как только какое-нибудь задание, сразу же кричали: «Мы!»

Все говорили: «Ну, ребята, мы-то доживём или нет, а народ наш будет жить по-другому». Все думали, что у нас жизнь будет совсем другая.