На текущей сессии Госдумы ожидается второе чтение законопроекта, расширяющего сферу применения насилия в местах лишения свободы. Наибольшие опасения вызвали пункты, позволяющие сотрудникам колоний и СИЗО применять силу и оружие к заключённым и осуждённым при любых нарушениях режима и не нести ответственность за причинённый их здоровью вред. В мае 2015 года, когда законопроект был внесён, правозащитник Лев Пономарёв назвал его «законом садистов». Историк Ярослав Першин по просьбе Сиб.фм разобрался, в чём суть законопроекта и чем он грозит осуждённым и надзирателям.
Ctrl+C Ctrl+V
Знаменитый Шестой созыв Государственной Думы решил не снижать планку до самого конца. ФСИН посчитала, что нынешние законы не позволяют надзирать и наказывать достаточно эффективно. Сейчас, чтобы к заключённому можно было применить спецсредства, он должен совершить одно из пяти действий: напасть на работника колонии; принять участие в беспорядках; захватить заложника; сделать вид, что хочет сбежать; сбежать. При этом закон прописывает, какие именно спецсредства (резиновые дубинки, электрошокеры, поливалки, собаки и тому подобное) применять в каждом из случаев. То же самое касается применения физической силы.
Летом 2015 года на заседании президентского Совета по правам человека глава правового управления ФСИН Леонид Климаков заявил, что в эти правила необходимо внести изменения. По его мнению, отношение надзирателей к заключённым прописано недостаточно чётко, и это нужно упорядочить. «Чётко» значит «подробно». Список ситуаций, в которых следует браться за спецсредства, расширился в два раза. Правозащитники сразу отметили, что нововведения почти дословно списаны с аналогичного пункта в законе о полиции. Единственное, что «граждане, совершающие противоправные действия» были заменены на «осуждённых и лиц, заключённых под стражу».
Копирование без критической обработки привело к противоречиям и повторам в новой версии закона, на что обратило внимание и правовое управление профильного комитета Госдумы. Несмотря на эти замечания, закон всё же прошёл первое чтение в октябре 2015 года, с поправками его будут рассматривать на втором. Поправки, судя по заключению профильного комитета, коснутся именно тех моментов, которые вызвали наибольшие опасения у общественности: применение силы и спецсредств при нарушении режима колонии и ответственность работников ФСИН за нанесённый вред здоровью.
Дисциплина хромает
Александр Гаан, младший инспектор исправительной колонии № 14 в Тогучине, говорит, что с трудом может вспомнить, когда последний раз применяли резиновые палки.
— Спецсредства применяем в случае нападения осуждённого. Но и это бывает довольно редко. Осуждённые, например, бывают в состоянии алкогольного опьянения. Большая часть алкоголя, которая находится в исправительной колонии, — это брага. Они её делают сами. В колониях есть пекарни, где работают осуждённые, и там они стараются укрыть дрожжи и использовать для брожения.
Беспорядки или групповые нарушения режима, по словам Гаана, случаются ещё реже, и могут быть организованы только «лидерами отрицательной направленности». В целом, спецсредства применяют всё реже, однако подержание порядка с точки зрения ФСИН остаётся трудной задачей:
— У ФСИН есть статистика по тому, как администрации справляются с поддержанием режима в колониях. Есть такое понятие, как оперативная обстановка — соотношение сил администрации и осуждённых отрицательной направленности, авторитетов. Есть колонии, где администрации имеют большую власть, чем авторитеты, а есть обратные ситуации, — говорит Гаан.
Формальный инструмент поддержания порядка — это взыскания, накладываемые начальством, включая штрафные изоляторы и помещения камерного типа. Распорядок в колонии определяет Уголовно-исполнительный кодекс. Нарушить то или иной его пункт довольно просто. Достаточно не встать вовремя, не заправить спальное место, не застегнуть пуговицу, неправильно или не вовремя поздороваться с коридорным.
— Большинство осуждённых регулярно нарушают распорядок дня, обычно заключённые не торопятся вставать. По каждому случаю мы составляем акт и отправляем его на дисциплинарную комиссию, которую возглавляет начальник колонии. Там же решают, наказывать или не наказывать, — продолжает Гаан.
Отношение осуждённых к взысканиям в разных колониях отличается. Алексей Полихович был осуждён по «Болотному делу» и освободился по условно-досрочному освобождению (УДО) осенью 2015 года. В одной из колоний Рязанской области он провёл около года, часть срока — в изоляторе ещё до вынесения приговора. По мнению Полиховича, люди редко пытаются опротестовать решение о взыскании.
Нет культуры оспаривать что-то в суде или прокуратуре, так как вся система воспринимается заключёнными как враждебная.
— Большой разницы между работником ФСИНа, прокурором или судьёй в голове осуждённых нет. Это всё части системы, которая работает на подчинение и управление. Поэтому никакой веры в эти институты нет, и никто не собирается опротестовывать, — считает Полихович.
Александр Гаан придерживается другого мнения:
— Сейчас в исправительных колониях есть целая категория осуждённых, которые постоянно пишут жалобы на администрацию. Это как работа у них. Причина жалоб не обязательно касается насилия.
Осуждённый может посчитать, что как-то к нему администрация неправильно относится, вплоть до косого взгляда. Уже обыск он считает нарушением своих прав.
На осуждённых, исписавших тонны бумаги своими жалобами, иногда уже особо не обращают внимания. Например, одному заключённому дали пять месяцев ПКТ [помещение камерного типа, — прим. Сиб.фм], он написал жалобу, и через два месяца ему отменили эту меру. ПКТ более суровая мера, чем ШИЗО [штрафной изолятор, — прим. Сиб.фм], и её дают до полугода злостным нарушителям, или за какое-то крупное нарушение. За найденный мобильный телефон могут сразу дать ПКТ.
Средство контроля
У ФСИН нет необходимости прибегать к особым мерам при, допустим, незастёгнутой пуговице. К тому же, такие проступки можно использовать для давления.
— Незадолго до суда по УДО, — рассказывает Полихович, — администрация мне написала взыскание. Таким образом она не хотела допустить моего освобождения. Это взыскание было отменено прокуратурой, потому что вступилась уполномоченная по правам человека Элла Панфилова. Без вмешательства «сверху» эти взыскания очень сложно отбивать. Осуждённый может писать жалобу, но это редко отменяется. Если сотрудник решил выписать взыскание кому-то, то заключённый не может этому противодействовать. Он может об этом только узнать, и то не всегда. Какие-то правила распорядка дня выполнялись, на какие-то сотрудники не напирали. Когда мы уезжали из Бутырки, то лично начальник нам говорил, что у вас хорошее дело. А в колонии мы узнали, что за два года уже накопилось большое количество взысканий.
Для получения УДО осуждённому необходимо личное дело без взысканий. Свобода в назначении или неназначении взыскания позволяет начальникам колоний косвенно влиять на решения суда. Жена Сергея Удальцова Анастасия считает, что именно так случилось с отказом ему в УДО 29 марта.
Сергей Удальцов — лидер «Левого фронта», один из лидеров протестного движения 2011-2013 годов. С июля 2014 года содержится в СИЗО-1 «Матросская тишина»
— Меньше чем за год он получил восемь нарушений. Одно было отменено прокурором, два закончилось ШИЗО, по пять и десять суток. Нарушения мелкие, всякие придирки. Одно ШИЗО — «вышел без спросу в спортзал», а доказать, что спросил — нереально. Второе — «отсутствовал шесть минут на рабочем месте». На самом деле Сергей вышел в туалет, но так как тот оказался грязен, пришлось подниматься на другой этаж. Вешались все нарушения именно когда речь шла об УДО. Первые — когда летом приехал адвокат для подготовки документов, второй раз, когда заявление было уже подано, третий заход в феврале — когда пришли документы из суда о дате рассмотрения.
— Что бы ни написал сотрудник ФСИНа, — продолжает Алексей Полихович, — это остаётся в личном деле осуждённого и портит его.
Если в квартале есть взыскание, то нельзя рассчитывать на поощрение, даже если работать или как-то ещё стараться «исправиться».
Поощрения нужны для того, чтобы получить лишнее свидание или лишнюю передачку, какие-то человеческие вещи. В следующий квартал это поощрение тоже нельзя получить, так как оно закрывает прошлое взыскание. Полгода работы или занятия чем-то полезным пропадает из-за одной мелочи. Колония перешла на зимнюю форму одежды, а у тебя какой-то летний головной убор: это заносят в дело. Обычно путём этих взысканий такие люди, как Алексей Сутуга, которые вызывают раздражение у администрации, изолируются от общей массы заключённых в ШИЗО или ПКТ.
Алексей Сутуга, активист антифашистского движения, был осуждён за «хулиганство» и «нанесение побоев из хулиганских побуждений». Ряд правозащитников причисляет его к политическим заключённым, указывая на странности уголовного дела. С начала 2015 года он находится в ИК-2 города Ангарска.
— За четыре дня Алексею объявили 22 выговора, о которых он не знал, — рассказывает его мать Ольга Сутуга. — Когда он приехал в колонию, на форму уже была пришита бирочка «ШИЗО». А там ему ещё и подкинули заточку. Подкинули, потому что перед тем, как он выехал, шесть человек обыскали его на камеру, потом он ехал до колонии в автозаке с охранниками, и вот в колонии в его сумке оказалась заточка. Из ШИЗО он был переведён в ЕПКТ [единое помещение камерного типа, — прим. Сиб.фм]. Оно находится в колонии строгого режима. Так бывает, у Геннадия Афанасьева, одного из «террористов группы Сенцова», ЕПКТ вообще находится в женской колонии. Когда разговариваешь с администрацией колонии, они делают рыбьи глаза, достают кодекс, и начинают оттуда читать какие-то выдержки. Я им задаю вопросы, а они в ответ цитируют кодекс. Добиться от них чего-либо бесполезно.
Демонстрация контроля — это многозадачный инструмент в руках органов, исполняющих наказания. В том числе, с его помощью можно удерживать осуждённого в колонии весь срок. В нашумевшем случае майора Игоря Матвеева, как считает сам осуждённый, это позволяло изолировать свидетеля чьих-то должностных преступлений. В случае с «болотным делом» осуждённые были важны для различных структур. Алексеем Полиховичем интересовался Центр «Э» Рязанской области.
Игорь Матвеев известен своим видеообращением, в котором сообщал о преступлениях своего начальства и был осуждён за превышение должностных полномочий
— Они намекали колонии, что мы должны сидеть. Взыскания доставались не только мне, но и моим подельникам [Андрею Барабанову и Александру Марголину] тоже, чтобы мы сидели до конца срока, и хорошие ребята из определённых структур могли к нам приезжать. Это догадка, которая опирается наш опыт пребывания в колонии. Когда человек не работает в этой ИК и разговаривает с тобой в кабинете оперотдела, а все местные перед ним на цыпочках ходят, понятно, что этот человек с воли: либо из Центра «Э», либо из более статусных структур. Когда произошло убийство Немцова, было указание провести с нами оперработу и они пытались узнать, знаем ли мы что-то про это убийство. К этому моменту мы сидели два с половиной года и, естественно, ничего не могли про это знать, — говорит Полихович.
Неформальное насилие
Отношения между администрацией колоний и массой осуждённых не определяют одни только нормы уголовно-исполнительного кодекса. Насилие в отношении заключённых и осуждённых могут применять косвенно.
— Каждую ситуацию моделирует не какое-то правило или закон, а практика взаимодействия в конкретном месте. Можно представить, что заключённый надел спортивные штаны за пределами спортгородка, и сотрудник приказывает ему их снять.
В случае неподчинения начинается борьба за штаны, оканчивающаяся победой дежурного.
Обычно это не выходит за рамки разумного, потому что сложилось взаимодействие на понятийном уровне. Если человек себе оставит штаны, то сотрудник пожалуется в штаб — и тогда весь барак выведут, и ни у кого таких штанов не останется. Всегда наступает оттянутая кара, которая постигнет всех заключённых этого барака. И тогда нарушитель будет говорить не с ФСИН, а с сокамерниками, говорит Полихович.
Упомянутый им «вывод барака» — это пример обыска, которые бывают регулярно. Сам он никогда не наблюдал, чтобы человек, у которого нашли что-то запрещённое, сопротивлялся. Круговая порука, авторитеты — всё это не столько проблема для начальства колонии, сколько дополнительный инструмент давления.
— Когда Алексей прибыл в иркутское СИЗО № 1, — говорит Ольга Сутуга, — его посадили в пресс-хату, где не давали спать, где сокамерники говорили ему: «Смени убеждения». Он их спросил, какие. «Не знаю, но смени». Ему в течение четырёх суток не давали спать вообще. Его не били, но всё время говорили с ним, толкали. В ответ он объявил голодовку, и только после этого его перевели в колонию. Самой колонии не нравится, что его перевели туда. ФСИН, когда отправляла его за 5 000 километров от Москвы, ставила перед собой цель как можно жёстче наказать.
Открытая тюрьма
Когда ФСИН может контролировать отдельных осуждённых с помощью системы взысканий и неформальных отношений, физическая сила кажется лишней мерой. Однако у появления поправок в закон об органах, исполняющих наказания, должна быть какая-то причина.
— В советское время, — говорит Александр Гаан, — большинство применений силы были не по закону, это нигде не фиксировали. И в девяностые была такая ситуация. Но когда появились мобильные телефоны, у заключённых появилась возможность сообщать о каких-то случаях своим родственникам. Если бы, например, в Копейске не было мобильных, никто бы ничего не узнал, а волнения бы подавили. Средства связи как бы сокращают полномочия администрации.
В последние десятилетия уголовно-исполнительная система России находится под более пристальным вниманием общественности. После того как были изменены Европейские пенитенциарные правила, Россия, скованная международными договорами, в 2010 году ввела концепцию развития уголовно-исполнительной системы до 2020 года. Она провозглашает курс на гуманизацию и соответствие европейским стандартам обращения с осуждёнными. С 2011 началось введение видеорегистраторов, постоянно контролирующих контакты осуждённых и работников ФСИН.
— Когда мы заехали в колонию, как раз вводились регистраторы, они висели на каждом фсиновце. Понятно, что человек, у которого есть камера, не будет заключённого пинать ногами — это такой психологический эффект, — говорит Алексей Полихович.
По задумке ФСИН, видеофиксация нарушений должна работать против осуждённого, так как для дисциплинарной комиссии она служит дополнительным доказательством. Но, оказавшись под постоянным наблюдением, уголовно-исполнительная система ощутила, что поддерживать порядок, строго следуя установленным нормам, очень трудно. Александр Гаан тоже отмечает сложности в своей работе:
— Сейчас процедура применения спецсредств слишком сложна. Во-первых, составление материалов — это сложная процедура. Во-вторых, мест в ШИЗО и ПКТ очень мало. Хотя все нарушения зафиксированы, осуждённый может спокойно игнорировать администрацию. Я считаю, что это ненормально, какие-то рычаги давления должны быть. Я читал проект и читал закон о полиции, пункт о применении спецсредств. Они практически слово в слово совпадают. По сути, нашу систему приравнивают к полиции. То, что полиции можно уже давным-давно, нам разрешат теперь. Я не думаю, что это приведёт к разгулу насилия в колониях.
Анастасия Удальцова тоже не видит в законе повода для беспокойства:
— Мне кажется, эти поправки ничего не меняют. В колониях, где есть садисты — там беспредел, и с ним бороться нереально. А где более-менее нормальные сотрудники — там в любом случае не будут обращаться с зеками, как со скотами. Систему надо менять полностью, а поправки — это так, внимание отвлекать да стращать неопытных.
По мнению Ольги Сутуги, в нынешней ситуации права людей, находящихся в заключении, систематически нарушаются и без этого закона.
— Эти люди бесправны до такой степени, что, например, Мохнаткину отказывают в медицинской помощи. ФСИН сами не принимают решения — я это поняла, когда писала жалобу в их региональное отделение. Их дёргали, когда они писали ответ, в этом вопросе они не самостоятельны. И если им придёт указание к кому-то применить насилие, то они это сделают и всему найдут оправдание.
Ужесточение порядка применения силы не вписывается ни в упомянутую концепцию развития, ни в европейские стандарты, которые запрещают коллективную ответственность, физические наказания за дисциплинарные проступки и жёстко ограничивают сферу применения спецсредств. Тем не менее, законопроект с большой долей вероятности будет принят. И главное в нём — не противоречие между проевропейскими декларациями и реальной практикой. В форму этих деклараций власть вкладывает другой смысл. Происходит так называемый перформативный сдвиг, у которого очень долгая история.
Российская пенитенциарная система наследует советской и изначально задумывалась как более гуманная в сравнении с западной. Она мыслилась не наказывающей, а исправляющей; вместо тесных клеток осуждённые должны были попадать в общежития и с помощью труда превращаться в хороших членов хорошего общества. Но представления о хорошем обществе и исправлении у осуждённых и надсмотрщиков были разными. Поэтому система сперва старается привить своё мировоззрение и дисциплинировать осуждённого. Граница между этим процессом и наказанием как таковым стирается. Между наименованием и реальностью раскинулась довольно глубокая пропасть, и стало хорошим тоном время от времени её расширять.
Похоже, что власть размышляет об этих противоречиях, стремясь, в том числе, освободиться от приоритета международного права. Поправки в закон об органах, исполняющих наказания [в виде лишения свободы], являются частью процесса общей брутализации российской правовой системы. Она проявляется не только в расширении полномочий органов власти в области применения силы, но и в декриминализации таких вещей, как побои (ст. 116 УК) и угроза убийством (ст. 119 УК). Государство наступает на права граждан и одновременно устраняется от своих защитных функций.
Подпишитесь на нас в Telegram
