Первый больничный клоун в России Костя Седов живёт в Москве. Накануне он приехал в Томск, чтобы научить местных клоунов своему ремеслу. Костя рассказал корреспонденту Сиб.фм о том, почему не любит детей, но может сделать из них лидеров, и почему рассмешить — не главная задача клоунады.
Больничная клоунада — это всё-таки профессия или волонтёрство?
В Европе и США изначально больничная клоунада началась с волонтёрства. Чтобы это делать профессионально, нужны актёры, больницы с тяжёлыми отделениями и спонсоры. В России спонсоров, как правило, нет. Они все в Москве и Питере. В Томске занятия школы больничных клоунов проходят в ТЮЗе, ни одного актёра из ТЮЗа здесь нет. Они все заняты, потому что выживают, зарплаты маленькие, творить хочется, и творить им дают, в отличие от московских актёров. Как раз в Москве наоборот: театров 800, актёров — миллион, и молодые актёры играют вторые роли, или вообще — «кушать подано». Поэтому они занимаются больничной клоунадой как социально значимой деятельностью. У нас профессиональные клоуны работают в Москве, Питере, Орле, Казани и Воронеже. В регионах пока финансирования на оплату профессиональных актёров нет. Но деятельность, например, томской организации профессиональна именно потому, что профессионально организуется: это фандрайзинг, семинары, повышение квалификации, обучение, приглашение специалистов, контроль работы, регулярные выходы.
Насколько я знаю, готовя клоунов, вы отдаёте предпочтение актёрам, педагогам и психологам. То есть здесь важнее знания о внутреннем мире ребёнка, нежели актёрские таланты?
На самом деле психолога научить играть гораздо сложнее. Он настроен на другой лад — это индивидуальная работа, консультирование, и работать публично для психолога очень сложно. Внутренний психолог мешает быть клоуном. А актёр изначально знает, как нужно.
Клоунада изначально — самый высокий пик актёрского мастерства.
В кодексе клоуна прописано, что больничный клоун всегда работает с напарником. Почему?
Первое — важно для самого клоуна, так как спасает его от синдрома выгорания. Партнёр видит проблемы клоуна, и они могут потом об этом поговорить. Во-вторых, работа в паре даёт больше вариативности. Это нужно, чтобы ребёнка, который не готов взаимодействовать, не давить своим вниманием и не говорить: «ну-ка поиграй со мной». Ты при общении с партнёром показываешь ему свою радость, своё удовольствие: «Посмотри, что мы тебе можем принести. Не просто яблоки-конфеты, а взаимодействие». И ребёнок может к вам присоединиться — но потом, когда сочтёт нужным. Может захотеть, а может — нет.
В кодексе клоуна французской организации «Rire medecin» написано, что больничная клоунада — это профессиональная деятельность артистов и актёров
Вы сами выгорания не боитесь?
Я боюсь охлаждения на работе, то есть непринятия, цинизма и, наоборот, гиперэмоциональности после работы. Поэтому мы постоянно работаем с психологами. И не ходим в больницу больше двух раз в неделю.
В одном из текстов про больничных клоунов есть высказывание артиста: «Клоун в мировой истории — это дурак, и для ребёнка в больнице он становится тем, кто ниже него в сложившейся иерархии». Вы согласны с этим?
Согласен, дурак, да. Почему? Потому что в больнице ребёнок — это самое безвольное существо. Не то что безвольное, но самое ранимое. Объект, который лечат, кормят, делают ему больно. С ним делают всё что хотят, а он ни с кем из живых людей не может делать то, что он хочет. Приходит клоун — и ребёнок понимает, что с ним можно делать всё, что хочешь.
То есть ребёнок в больнице — это такой страдательный залог?
Ну да, а мы пытаемся из него делать лидера, который повелевает, изъявляет свою волю.
На сайте вашей организации сообщается, что в больничной клоунаде не приветствуются люди моложе 24 лет. Это почему?
Чем старше человек, тем он более личностно сформирован, тем больше он сможет и получить от своей деятельности, и дать ребёнку, в отличие, скажем, от подростков. Это может быть в первую очередь вредно для самих волонтёров. Им будет тяжело переварить свои ощущения, они будут травмированы. Зачем это надо — травмировать здорового ребёнка больным ребёнком?
Зачем люди идут в больничные клоуны?
Как правило, они говорят: «хочу помогать детям». Это меня настораживает. Человек чаще всего не очень понимает, как он может помочь детям. Это общая, обобщённая фраза из серии «Я всех люблю». Он говорит: «У меня такое чувство, что я всех люблю». А разве можно любить всех? Это же нечестно. Я не должен любить людей, которых я не знаю. Уважать — да. Это, знаешь, меня спрашивают: «Вы любите детей?» Я говорю: «Ну как-то странно. Я люблю с ними общаться, играть, быть ребёнком с ними.
Детей лично я не люблю. Я их уважаю. Для меня слово „уважение“ больше значит.
У него есть папа-мама, они его любят, я не могу претендовать на его любовь. Любить я буду свою дочку, своего сына».
Хорошо, а какую мотивацию вы считаете нормальной?
Нечто вроде «Я хочу научиться быть раскрепощённым, я хочу кого-то веселить, быть значимым — не за счёт детей, а за счёт того, что я буду что-то уметь — и у меня будет профессия, и я буду чувствовать свою нужность. Я смогу общаться с врачами, я смогу помогать родителям. Смогу обучиться работать в команде, видеть своего партнёра и кому-то даже помочь как партнёру». Вот эта мотивация, личная, она всегда нужна.
До XVIII века в России «дураками» называли придворных шутов
В том, что вы делаете, есть какая-то система?
Знаете, в чём плюс от того, что в России больничная клоунада появилась позже, чем в Европе или США? Мы берём опыт различных иностранных школ. И всё это на русской почве нашей хорошей актёрской клоунады адаптируем. Например, есть «Сияние» — голландская школа. Когда ты не навязываешь своё, а ожидаешь чего-то от ребёнка. И когда он даёт тебе что-то, ты начинаешь этот клубочек разматывать. Не даёшь свой клубочек: «На, ниточку потяни — ой, смотри, как красиво!» А так: «Может быть, ты мне даёшь ниточку, какую-нибудь свою идею? Поиграем в твою игру по твоим правилам». Когда мы учились у голландцев, очень сложно было, всё время хочется играть. Тебе кажется, что ты выглядишь глупо, на самом деле ты выглядишь терапевтично. Ты ждёшь реакцию пациента. Как психологи себя ведут, какой у них посыл? «Вам удобно, я вас слушаю» — и здесь так же.
50 детей в день может навещать Константин Седов
При этом к каждому ребёнку нужен свой подход, верно?
Необходимо внимание к палате, и его нужно постоянно удерживать и тренировать. Это очень сложно. Мы обращаем внимание на детали. Предположим, ребёнка зовут Женя, мы уже общаемся, нашли контакт, и вы говорите: «Какой Женя мальчик хороший...». А это девочка Женя! Да, они маленькие, непонятно какого пола, они лысенькие, но есть детальки маленькие: у неё особенные носочки, юбочка. Когда ты знаешь детали, ты как минимум не обидишь ребёнка.
Кроме деталей, важно чувствование аудитории. Потому что когда ты заходишь в палату, там часто не один ребёнок, а пять-шесть, это куда сложнее. Получается, у нас пять-шесть центров внимания и партнёр — вообще нереал! Кто-то спит — это уже означает, что нужно работать почти в тишине. У кого-то раздражённое лицо: увидел нас — и отвернулся. Уже, значит, не трогаю, если сам не повернётся.
Если вам отвечают матом — у подростков такое бывает — тоже нужно отнестись с пониманием.
Нужно понимать настроение палаты, не навязываться, почувствовать момент, где ты нужен, а где нет. Бывает так, что пять кроватей и одна пустая. Стоит папа у кровати, а ребёнок в реанимации. Папа вроде бы как нас пускает, мы идём на контакт, а потом он понимает, что ребёнок в реанимации, а он тут веселится — резко «обрывает» — и говорит: «Пошли вон». Не надо лезть. Может, попозже можно, может, вообще не надо.
О будущем клоунады — актёр Андрей Кислицын
Европейские организации работают больничными клоунами не только с детьми, но и с пожилыми людьми, в домах престарелых. У вас есть такое в планах?
В планах есть. Мы работали со старенькими бабушками. Они как дети на самом деле. Но пока нет ресурсов, у нас слишком много «тяжёлых» детских больниц, которые не охвачены, поэтому мы пока не можем позволить себе такое с пожилыми людьми. Будем реализовывать, когда будут люди, деньги, когда общество поймёт, что это тоже необходимо. Пока общество еле понимает, что клоуны-профессионалы нужны в больницах маленьким детям.
Вы сказали, что бабушки — как дети, но всё равно ведь есть какая-то специфика?
Да.
В чём отличие детского хосписа или детской больницы от взрослого? В детском есть надежда. У ребёнка впереди есть детство.
У пожилых людей надежды нет. Они в паллиативе, и это уже проводы, натуральные проводы. Это, конечно, тяжелее.
Есть разница между клоуном Константином Седовым и просто Константином Седовым?
Я надеюсь, есть, иначе я был бы совсем больной на голову. Небольшая, но есть. Я же сейчас сижу и мирно даю интервью, не играю, не зажигаю. Иногда бывает тяжело моей супруге. Когда я слишком такой бравый, активный, она мне об этом говорит — и я вынужден смиряться, успокаиваться. Я не хочу превратиться в сумасшедшего «безносого» человека.
Подпишитесь на нас в Telegram
