Очередное шоу «Истории большого города» Светланы Фоминых было посвящено «М и Ж» — восемь рассказчиков поделились своими историями про мужчин, женщин и связи между ними. Сиб.фм публикует историю, которую рассказал заведующий отделом прозы журнала «Сибирские огни» писатель Виталий Сероклинов — о многолетнем телефонном не-романе.
В первый раз я позвонил ей пьяным. Мы так развлекались — забирались ночью в вахтёрскую комнату общежития и названивали по произвольно выбранным московским телефонам. Кто-нибудь накручивал наборный диск, остальные заранее хихикали и цыкали друг на друга.
Обычно поводом для звонка называли социологический опрос. А дальше — как повезёт с респондентом и насколько хватит терпения не захохотать от собственных вопросов.
Вопросы выбирались откровенно пошлые, но собеседники велись и отвечали всерьёз.
Мы уже обхихикали какого-то столичного толстяка с сотней килограммов живого веса. Мне понравилось вот это, про «живой вес», и я бросил трубку, расхохотавшись.
В следующий раз ответил женский голос — негромкий и грудной. Эту собеседницу я спросил о количестве половых партнёров.
— Только один, — произнесла она и замолчала.
Как работает городской телефон доверия
Я не сразу понял, что она плачет, а когда понял — бросил трубку, будто обжёгшись.
Больше в эту ночь мы не звонили, а наутро я завалил очередной экзамен — ненавистный английский.
Весь день я был понурый. Поздно вечером вахтёрская снова осталась без присмотра, но забавляться со звонками уже не хотелось — я просто крутил диск телефона и не знал, что делать. Зачем-то снова набрал вчерашний номер — последние цифры представляли собой результат то ли перемножения, то ли деления друг на друга чисел из паспорта.
Мне ответил тихий грудной женский голос. Собеседница выслушала мои извинения за вчерашнее, а потом сказала, что я дурачок, конечно, но в моём возрасте это простительно, и хорошо, что нашёл смелость извиниться.
Меня рассмешило про возраст: оказалось, она старше, хотя и ненамного, — успела даже выйти замуж как раз в тот год, когда я закончил школу. Выскочила совсем девочкой — молодой муж уходил в армию, и им хотелось, чтобы всё у них было по-взрослому.
Он и служил по-взрослому — там, откуда приходили цинковые гробы. Пришёл гроб и с ним.
А потом всё будто обрушилось: схоронили долго болевшую бабушку, потом тем же самым заболела мама — говорят, это у них наследственное, по женской линии. И теперь мама в больнице, а она...
Потом мы долго молчали, — просто так, не расспрашивая друг друга ни о чём. Потом опять разговаривали, и рассказывал уже я — о том, какой я балбес, и у меня ничего не клеится с девушками, о той, кого вижу каждый день, но не решаюсь ей ничего сказать, о чём-то ещё.
Уснул я уже к утру там же, в вахтёрской, свернувшись в кресле, но выспался на удивление хорошо.
Я ей позвонил снова через полгода. Она ответила сразу же, обрадовавшись и начав что-то рассказывать, перечисляя какие-то московские пруды и сады с «киношными» названиями. За прошедшее время её маму уже два раза выписывали из больницы и снова укладывали на больничную койку. А у неё отобрали кошелёк с трёхмесячной зарплатой — прямо на улице, средь бела дня.
— Виктимная ты какая-то, — я почти не шутил.
— А меня и зовут так — Вика, — она рассмеялась, поняв, что мы так и не познакомились, даже имён друг друга не знаем.
В августе девяносто первого дозвониться получилось не сразу. Она рассказала, что мама как раз была в больнице, когда там отключили свет и что-то пошло не так. Ей помогли подруги с маминой работы, иначе бы она не справилась с похоронами, а самое тяжёлое, — она это повторила ещё раза два, — самое тяжёлое — то, что все вокруг радуются, а я...
В этот раз я ничего не стал говорить про виктимность. Потом я стал часто бывать в Москве, но ни разу не позвонил ей, будучи в столице.
Со своей первой квартиры я позвонил ей сразу же, только успев въехать. Она говорила шёпотом. У неё случилось невероятное — вернулся муж. Никакой мистики: ему повезло — он остался жив, хоть и попал в плен.
Это были хорошие новости. Существовали ещё и плохие: возвратившийся был бородат, спал на полу и по нескольку раз в день читал какие-то заунывные молитвы на чужом языке.
В её кровать он лёг только однажды, после чего отпел в три раза больше молитв, расцарапал себе лицо и стал недобро смотреть на собственную жену, будто она была виновата в его прерванном целибате.
Через месяц он уехал назад. Она сказала про ту ночь, что, наверное, ей было хорошо, — ей давно уже не с чем сравнивать.
Потом она звонила мне из кухни, что-то там беспрерывно маринуя и шинкуя: в её положении нежданно прорезался аппетит. «Положение» у неё было самым обыкновенным, которое бывает на третьем или четвёртом месяце — я постоянно забывал, что там у неё с датами.
Её кесарили. Она пила ягодные морсы, принесённые маминой сестрой, и не могла влить в себя хоть ложку куриного бульона. Дома с девочкой сидела та же мамина сестра.
Виктимность — свойство личности становиться жертвой социального окружения и внешних обстоятельств
Потом она долго не звонила, и я еле вспомнил её номер, привыкнув к тому, что меня набирает она сама. Она не ответила на мои звонки ни разу. Грустнее было то, что я съезжал из квартиры, и если она снова захочет набрать меня, нового моего номера уже не узнает.
Позвонила она за момент до того как я собирался отключить аппарат, чтобы увезти его на новое место. Связь была неожиданно хорошей, такого звука без помех на российских линиях не бывает. Я угадал: она звонила издалека — из Англии.
— Здесь не говорят «Англия», — поправляла она меня и что-то объясняла про королевство.
У её маленькой дочери обнаружили ту же опухоль, что и у мамы с бабушкой. В столичных клиниках при этом не обещали помощи даже за самые большие деньги.
Дальше всё произошло как в сказке. Она шла, спотыкаясь, из поликлиники — скорее держась за коляску, чем толкая её. Где-то у обочины её обдал грязью автомобиль, из которого выскочил мужик, на ломаном русском уговоривший довезти до дома... А потом он ждал её у подъезда. А потом...
— Ну и вот, я теперь почти в Йоркшире, — и, честное слово, я не видела ни одного здешнего терьера, хотя мечтаю завести одного, — она снова рассмеялась.
Она сказала, что выучила язык неожиданно быстро. Но самое главное — тут дочке сделали операцию, и уже всё в порядке, никаких последствий!..
Она увлеклась валянием. Вокруг было много шерсти — красивой, разноцветной, не той, что идёт на пресловутые валенки. Нужно много воды и мыла — и всё получится, объясняла она, ты попробуй.
— Не будешь валять сам — расскажи дочке, когда она у тебя подрастёт! — убеждала она.
К тому времени я уже знал, что у нас с женой будет девочка, а когда наутро после родов благоверной вернулся домой, то именно Вика напомнила мне о бруснике и прочих ягодах, полезных при кровопотере: у нас тоже дошло до кесарения.
Когда дочке исполнился годик, Вика не позвонила, хотя помнила об этой дате и мне постоянно напоминала о ней. Всё выяснилось позже: была занята новыми похоронами, теперь — мужа. Молодой, по местным меркам, мужик, лазящий по горам, совершающий ежедневные пробежки до окраины городка, бодрый и здоровый, — а подвело сердце. За её сердце и общее состояние я тоже переживал — она снова была «в положении».
Потом она звонила ещё — то надолго пропадая, то объявляясь по нескольку раз в месяц. Рассказывала, что, похоже, справилась с выплатами за дом. Хвасталась подрастающим сыном и перешедшей в лучшую школу дочерью. Я в ответ рассказывал о фантастических поборах в наших школах.
Однажды она позвонила и сказала, что у неё есть просьба. Она ложится в больницу на тяжёлую операцию — ту самую, где удаляют опухоль, передающуюся по наследству по их женской, — виктимной, вздохнула она, — линии. Если она не перезвонит мне недели через три, — она немного замешкалась, — не мог бы я написать о ней? Может, это потом где-то напечатают, может, и нет — но если её дурацкая и, — она неловко хихикнула, — виктимная жизнь кому-нибудь покажется интересной, то ей будет приятно... там. А ещё — это прочтёт и дочь, она хорошо знает русский язык и читает несколько интересных русских блогов, она прочла даже мою книгу, хоть ей там и не всё понравилось...
— А ещё, помнишь, в тот первый раз ты мне звонил, когда извинялся?.. — напомнила вдруг она.
— Почему — в первый? Это ведь уже второй был, получается... — я вздохнул, вспомнив позабытые юношеские глупости.
— Да я тогда сразу не сказала. А потом уж как-то...
Ты тогда ошибся — не мне ты звонил в первый раз, кому-то другому. У меня просто настроение было такое, чтобы поговорить с кем-то, вот и не хотелось разговор прерывать. А потом уж как-то и ни к чему было объяснять...
Прошли обещанные три недели. У меня не было Викиного номера, я не знал её фамилии, да она и записана в британских документах совсем не Викой. Я не знал, как называется её городок, потому не мог её разыскать.
И обещанное я выполнил — написал историю. В ней не было ничего особенного, никаких тайн и загадок, но кто-то дочитает её до конца, написал тогда я, и, как говорила героиня, ей там станет приятнее.
Рассказ завершался надеждой, что все обойдётся и Вика ещё позвонит мне, расскажет, что наконец завела того самого терьера и натворила ещё каких-то дел, вляпавшись со своей виктимностью в новые проблемы.
* * *
Через некоторое время после публикации этой истории мне позвонили с незнакомого номера. Голос был совсем юный — оказалось, дочь Вики. Она рассказала, что мама всё ещё отходит от операции, но с ней уже почти всё в порядке, она сейчас заново учится говорить и скоро сама позвонит мне.
И она позвонила — ровно в тот день и ту минуту, когда мне было очень плохо, и я, фигурально и буквально говоря, находился на краю. Я стоял на этом самом краю, а она, как обычно, будто мы только вчера расстались, перечисляла свои новые несчастья: на днях она прищемила холодильником копчик, а ещё раньше умудрилась уронить шторы на какой-то любимый фикус свекрови и ненароком подпалить его, и теперь цветок стоит обуглившийся. А ещё...
Я стоял на этом самом краю и думал, что как-то глупо после таких новостей решаться на что-то непоправимое — какие тут «решения», когда у человека копчик прищемило!
О себе я рассказать тогда не успел: Вика быстро устала, ещё не совсем оправившись. Но я уверен, что она ещё позвонит мне — может, завтра, может, на Новый год, зная, что я его праздную в одиночестве, а может, через несколько месяцев — и я расскажу ей, что уже не так стеснителен с женщинами, но не научился «отпускать» их, что погоды нынче стоят совсем не сибирские, и что во мне теперь, — тут я горестно вздохну, — ровно сто килограммов живого веса.
Подпишитесь на нас в Telegram
