Семнадцать лет назад, когда театры были академическими, а главные режиссеры – маститыми, на постановочной карте города появился выпускник РАТИ-ГИТИС Алексей Крикливый. Молодой, тонкий, с каким-то нездешним восприятием действительности и совершенно нестандартным подходом к выбору материала, он отлично вписался в местный контекст. Его спектакли «Ю», «НЭП», «Simейные истории», «Наивно. Sупер», «Толстая тетрадь», «Крейцерова соната» если и не перевернули мир, то запустили на новую орбиту новосибирский «Глобус» точно.
О том, с чего всё начиналось и зачем главному режиссёру молодёжного театра понадобилась авторская мастерская, Алексей Михайлович рассказал на встрече в областной библиотеке.
Алексей Михайлович, давайте начнем беседу с того периода вашей биографии, которому обычно уделяется меньше всего внимания: с детства, когда вы ещё не думали о театре, но уже постигали азы музыкальной грамоты.
Когда я был маленький, папа решил, что я должен пойти в музыкальную школу. Человек он музыкально развитый, имеет, как все считают, абсолютный слух. Инструмент в доме имелся: чёрное, как мне тогда казалось, огромное пианино стояло в доме всегда, сколько я себя помню. Так что выбор у меня был небольшой. Меня взяли за руку и повели. Я прошёл какое-то непонятное испытание. Не помню, что там с нами делали, но хорошо запомнил девочку, которая очень плакала. Я же вышел совершенно спокойным. Вскоре начались занятия. Я ничего толком не понимал, а нужно было учить какие-то нотки. До сих пор помню, как вся родня была подключена к поиску хрестоматии «Ступени в музыку». Ещё помню, как мама вместе со мной училась в музыкальной школе. В прямом смысле. Я туда ходил днем, а мама – вечером, чтобы потом помогать мне. У мамы, в отличие от папы, абсолютного слуха не было, но она упорно разучивала те же самые «Ступени». Поздно вечером с работы возвращался папа, и мама просила его помочь нам. Папа отчего-то скептически относился к маминым занятиям музыкой. И я долго ждал, когда они разберутся в этом вопросе и наконец-то взойдут по несчастным «Ступеням» на музыкальный Олимп. Это был мучительный процесс. Ничего, кроме детского кошмара, он мне не приносил. Всякий раз мама говорила мне: «Вот будешь ходить в музыкальную школу, дорастёшь до восьмого класса, и у тебя всё будет отлично!»
«Толстая тетрадь» ©globus-nsk.ru
Почему именно до восьмого?
В восьмом классе все почему-то организовывали музыкальные группы. И в перспективе я, окончив музыкальную школу, должен был прийти и занять в одной из таких групп своё место. Но до восьмого класса я всё же не дотянул. Ходил, ходил и ушёл в другое место. В конце года учительница позвонила маме и спросила, планирую ли я когда-нибудь ещё посещать занятия. Тут-то мой обман и раскрылся. До сих пор помню то ощущение, когда хочется мгновенно оказаться в другом месте. Так музыкальная школа из меня органично вытекла. В восьмом классе я, правда, вспомнил мамины слова и пожалел, что не послушался её совета. Зато сэкономил время и чем только ни занимался.
Как в вашей жизни появился кукольный театр, представления которого вы со сверстниками устраивали?
Когда я пытаюсь анализировать, откуда во мне возник театр, я вспоминаю свой первый класс. У меня бабушка была учительницей, и дома было много литературы с бабушкиными пометками. Однажды я нашел пьесу Гоголя «Ревизор» и начал её читать. До конца так и не дочитал, но форма меня заворожила. Я тогда болел. И осознание того, что передо мной текст, с которым можно что-то сделать, превратилось в физиологическую дрожь. Это странное и непонятное чувство осталось до сих пор. А тогда мама хотела, чтобы я всесторонне развивался, и выписала мне кучу журналов. Первый номер «Юного техника» меня потряс совершенно. Там было приложение такое – «Сделай сам» – предлагалось сделать железную дорогу. Очень захватывающе! Я, конечно, ничего не сделал, но увлекательную теорию об устройстве железной дороги прочитал. А потом пришёл номер, в котором предлагалось сделать кукольный театр, – и тут меня понесло. Никаких моторчиков, проводков, сплошное рукоделие, которое мне очень нравилось. К тому же у меня был зрительский опыт – мама меня водила в разные театры.
«Крейцерова соната» ©globus-nsk.ru
Помните ли вы первые спектакли? Что-нибудь из увиденного произвело впечатление?
В нашем кукольном театре был такой спектакль «Голубой щенок». Не по мультфильму, а история о том, что случилось с героями после. И я помню своё раздражение, требование. Во мне во время просмотра проснулся критик. Мне сильно не понравился спектакль, потому что он не был похож на мультипликационный фильм, а это каноническое знание в детском сознании, но незнакомый язык меня удивил и заворожил. Сейчас смешно звучит, но я помню, как они сделали машину из двух фонариков: из темноты возникла какая-то штука, какой-то образный ряд. Меня это зацепило так же сильно, как позже возможность сделать руками кукольный театр. Я пришёл с этой идеей в школу.
Не все меня поняли. Мальчик, куклы, а между тем первый класс — пора взрослеть.
Кто-то уже копит на гитару, чтобы в восьмом классе всех поразить. Я стал брать книги про кукольный театр в библиотеке, чем порядком удивил библиотекаря. Родители терпеливо ждали, когда моё увлечение пройдет. А потом мне понадобилось для воплощения замысла папье-маше. Что такое папье-маше, мною было не дочитано, я только знал, что оно мне нужно. Просил папу принести с завода «Красмаш». Ходил по магазинам и спрашивал, нет ли папье-маше в продаже? На меня смотрели, как на идиота. Иногда шутили: уже разобрали. Я тогда спрашивал: «Когда подвезут?» – и был расстроен совершенно: во всей стране не было ни одного папье-маше. Так и страдал, пока не перечитал журнал. Зато когда узнал, что папье-маше делается дома из крахмала, я был самым счастливым человеком на свете. Мы с друзьями наделали кукол, прочитали пьесу «Петрушка и подушка» и имели фантастический успех.
«Братишки» ©globus-nsk.ru
Для кого вы играли?
— Сначала размялись на бабушках. Потом я пришёл к библиотекарю, которая моим увлечением заинтересовалась, рассказал про спектакль, и она сказала: «Показывайте!»
Мы совершенно не репетировали, потому что про репетиции нигде не было написано. Даже не знали, что это такое. Положили книжку и по очереди читали. Показали спектакль для школьников шесть или семь раз и решили расширять репертуар. Взяли материал посерьёзнее — «Волшебник Изумрудного города». На нём и погорели. Куклы были сделаны уже не так качественно, потому как мы очень спешили. Репетиций опять не проводили – снова положили книжку и принялись читать. Я так любил «Волшебника», что читал и за себя, и за других. Не знаю, как это выглядело со стороны, но за 45 минут нашего выступления, мы только-только успели подойти к встрече с Железным дровосеком, а зрители уже падали со стульев. Мы пошептались и всё свернули. Было очень обидно и больно. Не скажу, что это была детская травма...
Это был обряд инициации.
Видимо, да.
Если говорить о дальнейшем выборе профессии, то в какой момент вы — выпускник Красноярского института искусств по специальности «актёр театра и кино» — решили поступать на режиссёрский факультет в ГИТИС?
Это был 96-й год. Про наш выпускной курс написали в федеральной газете «Известия». Речь шла о том, что нас, молодых артистов, не хочет брать Сибирь, зато ждет Новгород. Эту статью прочитал тогдашний директор Омской драмы – Борис Михайлович Мездрич. Как опытный менеджер, который не пропускает ничего, он послал телеграмму в СТД и пригласил нас к себе в Омск на прослушивание. Для нас были созданы барские условия. Нам оплачивали проживание в гостинице и проезд, даже выписали суточные. Нас встречали, как каких-то звёзд. Мы пробыли в Омске два дня, посмотрели спектакли, познакомились с труппой – это нас и подкосило. Уникальный коллектив, одна из лучших драматических трупп в России. Это заставило нас серьёзно усомниться в себе, в том, что мы действительно достойны этого места. Если бы мы ничего об этом театре не знали, показались бы по-другому. Но случилось как случилось. Я вернулся в Красноярск и неожиданно для себя был приглашён к директору Красноярского драматического театра Игорю Яковлевичу Бейлину. Я обрадовался, думал, он меня актёром в свой театр зовёт, а он сказал, что я должен поехать в Москву, поступать на режиссёра в ГИТИС.
Чем было продиктовано его предложение?
К выпускному экзамену в институте я поставил «Ревизора». Сам играл Осипа, а Хлестакова – мой однокурсник, сейчас артист театра «Глобус» Илья Паньков. Игорь Яковлевич был председателем экзаменационной комиссии. Он предложил мне сделать то, о чём я даже боялся подумать. Поездка в Москву – это было за гранью реальности. Об этом нельзя было даже мечтать. Мы тогда жили только на мою стипендию и бабушкину пенсию. Маму поставили под сокращение, и она, не умевшая ни торговать, ни обманывать, ни хитрить, ни юлить, сидела со своей честностью дома – никуда не могла устроиться. С папой за многомесячную работу рассчитались холодильником. Мы продали пианино. А Игорь Яковлевич просто дал мне два билета с открытой датой на самолёт. Я задал ему вопрос: «Что делать, если я не поступлю? Как я буду возвращать такие огромные деньги?» А он так хитро улыбнулся: «Ну что же делать? Мы их как-нибудь спишем».
Списывать не пришлось.
Не пришлось. Я прилетел в последний день подачи документов. В Москве стояла жара, а я был одет очень тепло, потому что мама отправляла сына из холодной Сибири, как на Северный полюс. Я не понимал города. Весь потный зашёл в ГИТИС. И был вместе с Ниной Чусовой одним из трёх последних абитуриентов, у которых в тот год приняли документы. Поступил, вернулся в Красноярск и пришёл к Игорю Яковлевичу. Он ловко и правильно меня поймал, заключив со мной договор. Театр даже платил мне стипендию. Меня поразил этот поступок, хотя я долго потом не мог угадать мотив. Оказалось, когда Игорь Яковлевич приехал в Красноярский край, ему очень помог в карьере и жизни начальник управления культуры – Василий Михайлович Крикливый. А это был мой дедушка, которого я не знал. Он погиб в автокатастрофе, когда моему папе было шестнадцать лет. Так я оказался под куполом цепочки передачи добрых дел.
Что вас заставило вернуться в Сибирь после учёбы в Москве: столица тогда, как и сейчас, более подходила для реализации режиссёрских амбиций?
Конечно, у меня было желание остаться в Москве. Но это сейчас столице нужны молодые режиссёры, а тогда мы были никому не нужны. Молодых людей растаскивали на дешёвую рабочую силу. Меня пригласили принять участие в съёмках документального фильма для Второго канала – и пропали. Позвали сделать антрепризу для очень крупной актрисы – исчезли. Начал репетировать в государственном театре – мягкой силой произошло отторжение. Однажды я оказался рядом с театром Горького и понял, что делать. Выкурил пять сигарет. Очень нервничал. Подошёл к вахтеру, сказал, что мне к Татьяне Васильевне Дорониной.
Охранник позвонил куда-то и сказал: «Просили передать, что нам молодые режиссёры не требуются».
Тогда я и вылетел в Красноярск, где через полгода выпустил спектакль. Главное, я не потерял время и энергию, а ведь такое со многими произошло. В регионы тогда никто не хотел ехать. Все старались остаться в Москве и, чтобы выжить, занимались чем попало. По сути, мы стали первыми, кто в конце девяностых-начале нулевых годов смог работать по профессии. И я очень горд и рад тому, что мы смогли доказать свою необходимость.
«Толстая тетрадь» ©globus-nsk.ru
После Красноярска вы оказались в Новосибирске. Сначала как приглашённый режиссёр на один спектакль, потом как штатный постановщик и, наконец, заняли кресло главного режиссёра. Пожалуй, самой громкой вашей работой в тот период стал «НЭП» – первый сибирский мюзикл. Помните, как всё начиналось?
Очень тяжело об этом говорить. На этой неделе скончался Алексей Анатольевич Людмилин – великий дирижёр. Долгое время он проработал главным дирижёром нашего оперного театра, много сотрудничал с театром «Глобус». Мировая величина. Большой художник. Большой профессионал. Большой человек. Большая личность. Человек с фантастическим юмором. Человек с уникальным чутьём, с какой-то невозможной музыкальной культурой, с фантастической интуицией. Многие могут сказать, что он кого-то открыл и кому-то дал дорогу – солисты, певцы, музыканты. Я вспомню вот что: одну из первых своих опер Дмитрий Черняков сделал именно с Алексеем Анатольевичем Людмилиным. Это он как главный дирижёр Новосибирского театра оперы и балета поверил в молодого режиссёра. Будучи тогда уже известным во всём мире маэстро, доверил оперу никому не известному молодому человеку. Дал старт ныне величине мирового масштаба. И история успеха Чернякова – это история Алексея Анатольевича в том числе. У него была мечта – поставить музыкальный спектакль на драматической сцене. Он этой идеей жил. И хотел, чтобы она воплотилась на сцене «Глобуса». У нас было очень тревожное знакомство. Я тогда не любил мюзиклы. Не понимал этот жанр. Но мы начали втроём с Алексеем Анатольевичем и Леной Сибиркиной придумывать спектакль, и понеслась. Лена писала канву, музыку, наигрывала на инструменте, а Алексей Анатольевич корректировал. Есть люди, у которых всё получается. Алексей Анатольевич – из таких людей. Мы выкрутились в эту историю. Если рассказать, как всё происходило, то мы до последнего не знали, что это будет. Мы питались энергией неведомого. Энергией молодости, дурости и авантюры. Это был большой-большой подарок. Алексей Анатольевич верил в меня, я верил в него и мы оба верили в то, что Лена Сибиркина всё-таки допишет нам материал. Мы запустили кастинг. Убрали козырёк сцены, открыли оркестровую яму. У нас было занято 200 человек. Свои умения в организации театрального процесса приложила Татьяна Николаевна Людмилина. И произошло какое-то чудо – театр чуть-чуть сдвинулся. Наша сцена, будто расположенная к широкому музыкальному жесту, впервые этот жест совершила .
«Песни о Родине» ©globus-nsk.ru
На посту главного режиссёра вы, если верить письменным источникам, зарекомендовали себя «экспериментатором в новых жанровых формах и новаторских сценических приёмах». Согласны с таким определением?
Видеопроект «Я отыщу себя везде»: Алексей Крикливый
Честно скажу: до сих пор не могу понять, где в театре эксперимент, а где нет? Где он начинается, а где заканчивается? Когда начинаешь репетировать, ты же думаешь, что вот сейчас делаешь лучший спектакль в своей жизни. Кажется, происходит какое-то откровение. Репетиции спектакля идут два-три месяца. Но ты, режиссёр, находишься наедине с этим текстом гораздо больше. Есть подготовительный период, когда ты выращиваешь в себе этот текст. И с этим тоже всё очень сложно. Можно долго растить и вырастить, а можно переходить и перегореть. Ходишь, ходишь, и вдруг понимаешь, что оно внутри больше не работает. А есть какие-то работы, когда ты не отдаешь себе отчёт, а они толкают тебя к чему-то, изменяют тебя. Именно это мне и нравится в режиссёрской профессии: ты находишься в бесконечном процессе узнавания себя и познания устройства мира. Это одна из тех немногих профессий, в которой ты, не будучи сумасшедшим, можешь войти в диалог, допустим, с Гомером. Ты реально находишься в отношениях с текстом и человеком, который это написал. Вчитываясь в текст, разбирая, как он написан, ты узнаешь про себя что-то крутое и начинаешь ловить автора на том, что здесь он с тобой играет, а там, к примеру, хитрит. Он оказывается интересным собеседником. Мне лично любопытно было работать с «Одиссеей» в Пермском Театре-Театре. С Толстым в «Глобусе». С Горенштейном в Омской драме. И со «Временем женщин» Елены Чижовой там же. Этот спектакль поставлен в 2013 году, но идёт в репертуаре до сих пор. Дай бог здоровья девушкам-артисткам! Они очень крутые и умницы. И достойно держат спектакль. Мне он нравится, но я не могу его как прежде воспринимать. Спектакль идёт, а я уже изменился. Тот спектакль ставил какой-то другой Алексей Михайлович. Я бы такой сегодня уже не выпустил.
«Время женщин» ©omskdrama.ru
В прошлом году вы организовали в центре города новое театральное пространство — «Мастерскую Крикливого и Панькова». Отчего и зачем главному режиссёру академического театра с двумя сценами и собственноручно собранной труппой понадобилась студия?
Эта история началась пять лет назад, когда мы с Ильёй Владимировичем набрали курс в Новосибирском театральном институте. Это был совместный актёрско-режиссёрский курс. Двойное образование, как в ГИТИСе. И международный статус, поскольку у нас учились студенты из Таджикистана. Это, конечно, очень сильно на нас повлияло – разница культур, сознания, религий. Это был путь испытаний, который нам надо было пройти. И поскольку на курсе выпускали спектакли и студенты, и педагоги, мы начинали понимать, что что-то начинает происходить. Из ребят получилось нечто большее, чем просто курс. Они вошли в такие отношения друг с другом, что мы увидели в этом перспективу. После выпуска наш актёрский курс оказался стопроцентно трудоустроен по разным театрам, но мы захотели продолжить наше общение. А еще у нас были неугомонные режиссёры, которые учились пять лет и теперь получили возможность свои навыки на практике применить.
То, что сейчас происходит в нашем подвальчике на Ленина, 15, я даже не могу сформулировать. Там происходит всё!
Спектакли, перформансы, концерты, вербатим, документальный театр, сторителлинг. Там работают инклюзивные студии. Туда приходят наши друзья и ученики. У нас идёт постоянный поиск. При этом ребята не получают за свою работу деньги. Они репетируют по ночам после основной работы. И делают это только потому, что им необходимо это делать – руки чешутся, дрожь берет. Пока – тьфу-тьфу-тьфу – всё держится на этом.
Мы верим, что нужны друг другу. Эта внутренняя история питает режиссёров и обогащает артистов. Мы можем пойти не в ту сторону и заблудиться, но это не имеет значения. Важна энергия движения. У нас нет перед глазами финальной сцены, где на финише засверкает фейерверк. Нет, нам важен сам процесс.
Подпишитесь на нас в Telegram
