Выпускник Нового сибирского института Рашид Баязитов отсидел в студенчестве более трёх лет за убийство, а позже был признан невиновным. Государство сняло с него (на тот момент — гражданина Казахстана) все обвинения и прекратило уголовное преследование. В конце августа 2012 года Баязитов потребовал компенсации морального вреда в размере 30 млн рублей, но получил лишь один. По просьбе Сиб.фм бывший заключённый рассказал о жизни в изоляторе, российском судопроизводстве и потерянном времени.
Было начало мая, шёл фестиваль «Интернеделя» — знаменательное событие в жизни новосибирского Академгородка ещё со времён шестидесятников. Что-то вроде дня города: особая атмосфера, хорошее весеннее настроение, гости со всех регионов страны. Фестиваль венчается традиционной Маёвкой и сжиганием чучела империализма. К 23 часам всё потихоньку сворачивается: пожарные тушат костёр, народ расходится по кучкам и лавочкам, достает гитары и продолжает праздник. Мы тоже собрались своей компанией, нас было человек десять.
Слух о том, что на Маёвке кого-то убили, разошёлся мгновенно. Мы этому не придали особого значения, пока полиция не задержала двоих из нашей компании. Но даже тогда как-то не сомневались, думали — ошибка, разберутся. Спустя пару дней задержали ещё и меня. Предлог — надо кое-что дополнить, подсказать. Вообще, на беседу в правоохранительные органы вызывали многих.
На Маёвке гуляли тысячи человек, допрашивать можно было весь Академгородок.
Убитый — Иван Кот — был не один, а со своими друзьями. Их опрашивали первыми, и они сказали, что видели Кота с ребятами из нашей компании. Этого оказалось достаточно, хотя лично я с ним, по иронии судьбы, в тот день вообще не встречался.
К тому моменту уже «появился» сотрудник патрульно-постовой службы, который якобы встретил умершего поздно вечером вместе с человеком в тёмной одежде, ростом примерно метр восемьдесят. У двух ранее задержанных спросили, видели ли они кого-то, подходящего под это описание. Так оперативники вышли на меня. Говорят: «Рассказывайте, как убивали Кота». А откуда я знаю, как его убивали? «Мы вам расскажем». В тот же день меня арестовали.
Две недели я находился в изоляторе временного содержания — комнате два на три метра с деревянной «сценой» (что-то вроде кровати), туалетом и раковиной. Потом отвезли в СИЗО: камера в три раза больше, туалет, раковина, стол для приёма пищи (наша «столовая»). Там мы ели, спали, стирали, мылись.
Кроме меня в камере сидели ещё 20 человек, было крайне тесно, поэтому никто ничего не видел дальше вытянутой руки.
Я, кстати, был не самым молодым, в СИЗО находились, например, и
53 камеры находились на этаже, где отбывал заключение Баязитов
В тюрьме существует разделение по подследственности, поэтому со мной в камере сидели те, кто проходил по делам за убийство. У всех были сроки по
В силу характера я не могу сразу смириться с какими-то вещами. Хуже, чем все остальные, я себя не чувствовал. Просто один из 20. Они ведь тоже люди — вне зависимости от того, как и почему оказались в заключении. Если вдуматься, у них также была своя мирная жизнь, своя судьба, мы с ними по одной улице ходили. Не все из них выглядят зловеще.
Один сам совершил ошибку, другой стал жертвой чужой ошибки, третий сел по глупости, кто-то принял этот образ жизни и после выхода на свободу скоро снова сюда вернётся.
В то же время меня не покидало ощущение, что так не должно быть, что я не должен был оказаться среди них. Тяжело лишиться всего, когда тебе 21 год: жизнь бьёт ключом, ты встречаешься с девушкой, мечтаешь о карьере. Помню, представитель Следственного комитета спрашивал, почему я не написал в институт письмо о предоставлении мне академического отпуска. А зачем туда писать, если сидеть ещё 12 лет? Может, института уже не будет, война с китайцами начнётся или страна развалится.
И всё равно: каждый день, когда просыпался, когда меня везли из СИЗО в Академгородок по каким-нибудь следственным делам, внутри теплилась надежда, что вот сейчас это закончится и меня освободят. Сложно в такие моменты думать о письмах ректору — потребности спускаются на самое дно пирамидки Маслоу.
Два раза в месяц я встречался со старшим братом, с которым мы когда-то приехали в Новосибирск.
Всё как в кино: телефонные трубки, стекло, несколько минут на разговоры.
Я очень просил брата, чтобы родители не приезжали. Я знал, они хотят этого: любые родители хотят поддержать ребёнка в трудную минуту. Но так мне стало бы ещё тяжелее. Отцу тогда было 70 лет, маме — 55. Дёргать пожилых людей ради этого кошмара, этих очередей, разговоров со следователями? Я не был готов к этому. И на суд попросил не приезжать. Увиделись только в 2007 году в Челябинске, они сейчас там живут.
39 месяцев провёл под арестом Рашид Баязитов
У меня сохранились отношения с несколькими сокамерниками. Вы не подумайте, будто мы общаемся только потому, что раньше вместе сидели. Я лучше буду один, чем стану приспосабливаться к таким отношениям. Нашу дружбу оправдывает отнюдь не это.
С одним из ребят, которые меня оклеветали (следствие опиралось на свидетельские показания двух очевидцев происшествия, которые вскоре публично отказались от своих слов, сославшись на давление оперативников, — прим. Сиб.фм), я два года назад виделся в Москве, а до этого мы только созванивались. Он сильно переживал, всё хотел поговорить по душам. Люди разные бывают, всё от совести зависит. Вот он очень сентиментальным, совестливым человеком оказался. Давно раскаялся, но вину за собой чувствует до сих пор. Меня иногда спрашивают, а смог бы я поступить так же, как они. Мне ведь, кстати, предлагали — те же оперативники, что принимали заявления в мой адрес. Я отказался. Это против моих принципов, против всего того, чему учили родители.
В школе на доске можно написать, что кто-то в классе дурак, а потом вытереть тряпкой. А здесь речь идёт о даче заведомо ложных показаний — об убийстве человека!
Нужна достаточно серьёзная подоплёка для такого шага.
Не хочу ругать всю судебную систему из-за одной своей истории, но процессуальные изъяны в ней, как мне кажется, очевидны. Формально наши суды действительно независимы. Скажем, районный суд не подчиняется областному, потому что вышестоящим субъектом в данном случае является только президент. При этом решения суда первой инстанции часто отменяются по инициативе государственного обвинителя. Так или иначе, существует достаточно плотная взаимосвязь между прокурором и судьёй. Они как минимум ходят на одну работу: подсудимые меняются, а они — нет.
В стенах суда ломаются судьбы, но стране показывают только «Час суда» — экранизацию по мотивам вымышленных процессов, дают суррогат реальности.
Там всё искажено призмой нашего общества, нашего времени: мудрый судья выносит единственно верное решение — аргументировано и доказательно. Многие думают, что так всё и происходит, но это иллюзия. Даже не знаю, желать ли им знания, как суд устроен изнутри.
Российское гражданство Баязитов получил в 2009 году — после прекращения уголовного преследования
В то же время мне не хочется диссидентства в духе «я живу в стране негодяев». Страна — это конкретные люди. Были ведь и те, кто принял крайне положительное участие в моей истории. Пусть не сразу, а спустя серьёзный промежуток времени, но суд вернул моё дело на дополнительное рассмотрение по ходатайству прокуратуры. Под личный контроль дело брал генеральный прокурор, мне приходили ответы его заместителя — то есть можно сказать, что мной занимались первые лица ведомства. Всё спокойнее: к высшим чинам больше прислушиваются.
Вопрос в том, что на каждом уровне судопроизводства есть люди, которые допускают ошибки и не признают их. С этим сложно смириться.
Сейчас эти три с половиной года выглядят как своего рода эксперимент над человеком. Как он себя проявит, что с ним будет. За это время я как бы в отдалении от себя оценил свою жизнь — хоть на тот момент и короткую, свои отношения с окружающими меня людьми, стал больше прощать, меньше придавать внимания житейским мелочам. Понял, что самое ценное, что у нас есть — это родные люди, которые каждый день рядом. Поэтому больше всего я жалею не о потерянном времени, а о переживаниях и отчаянии близких. Нормальный сын никогда не пожелает матери слёз. Учёба, карьера — это всё никогда не поздно, можно нагнать. А вот моральный груз никуда не денется, он всегда за спиной. Тем не менее мои переживания и страдания — это мои переживания и страдания. Я не готов вычеркнуть их. Это моя жизнь, и мне за неё не стыдно.
Подпишитесь на нас в Telegram
