Александр Гаврилов — литературный деятель, критик, автор и ведущий телепрограммы «Вслух», ресторатор, один из инициаторов и первый программный директор Московского книжного фестиваля. Во время фестиваля «Новая книга» корреспондент Сиб.фм поговорил с Гавриловым о книгах, фестивалях, урбанистике и о том, как за десять лет изменился Новосибирск.
Вы десять лет назад проводили в Новосибирске книжный фестиваль. Многое ли с тех пор поменялось в городе?
Я его запускал как пилотный проект книжных фестивалей в регионах, и с самого начала федералы сказали: ну конечно, мы тебе на пилот денег дадим, а дальше ищите их в регионе — регион должен понимать, зачем ему книжный фестиваль. Мы его сделали, с федеральной стороны были мы с нашими технологиями и деньгами, а здесь был фонд «Открытая Сибирь» — люди, которые прошли через школу Сороса, через школу «Открытой России» и вышли на свободные хлеба. Я так подробно про это рассказываю, потому что на следующий год после большого фестиваля с музеем кино, Приговым, Александром Ф. Скляром, Арбатовой, Кагановым, десятком ангелов и чёртом в ступе мы обратились к местным властям с вопросом: дадут ли они денег на фестиваль? Региональный департамент культуры твёрдо сказал: нет, никаких денег не будет. А теперь одним из деятельных соавторов этого фестиваля [«Новой книги» — прим. Сиб.фм] является местный департамент культуры и спорта.
Почему это важно? Мне кажется, за эти десять лет возник новый тип деятеля культуры, который представляют собой Миша Фаустов или Борис Куприянов. Это человек, который подходит к культуре с бизнес-уровня: важно, что и Боря, и Михаил — книготорговцы, то есть они понимают, каким образом деньги зарабатываются на удовлетворении культурной потребности.
И с другой стороны — именно этот новый тип культурного деятеля смог приспособить новый тип государственной власти, который за это время сформировался, к своим нуждам.
Может быть, это звучит смешно и пафосно, потому что об этом наговорено порядочно глупостей, но ведь именно это и есть развитие гражданского общества. Когда граждане, которые сами, без государственной подсказки, знают, как работает культура, как в ней движутся финансовые потоки, как оптимизировать издержки — и государство, которое, в общем, по-прежнему ничего не хочет, но уже теперь вынуждено считаться с гражданами — вместе создают такие штуки.
Я совершенно поражён лицами гостей фестиваля, людей, которые пришли купить книжки. Так бывает: устраивается какое-то интеллектуальное мероприятие в Москве или в Петербурге, и у всех, даже когда они веселятся, за этим весельем проглядывает бесконечное напряжение тревоги и тоски — а здесь этого нет. Ведь для книги, для книжного бизнеса спокойствие читателя очень важно: когда человек начинает дёргаться, то читает он существенно меньше. В тревоге меряя комнату шагами из угла в угол, ты книжки-то не читаешь, ты борешься с мыслями в собственной голове. А вчера я разговаривал с книготорговцами, они очень довольны продажами.
«Дневник токаря Белоусова» — первая книга в издательском проекте сайта «Прожито», занимающегося сбором, публикацией и систематизацией русских дневников ХХ века
Правда, важно ещё и то, какие издательства приехали на ярмарку. В основном это небольшие издательства, в которых очень энергично развивается сейчас интеллектуальный процесс и книги которых не всегда уходят далеко от Москвы. Хорошо, что есть «КапиталЪ», хорошо, что есть тот же Фаустов, хорошо, что там есть издательство Common Place, одно из самых интересных издательств последнего времени. Я у них сегодня книжку купил, не могу справиться с восхищением: «Дневник токаря Белоусова (1937–1939 гг.)» — невероятный текст, который, понятно, ни в каком другом издательстве просто не может появиться.
Мы на протяжении гламурных лет странным образом наблюдали очень большое упрощение издательского ассортимента, потому что все так или иначе работали в расчёте на большой рынок, большие тиражи, большие прибыли — а это очень сужает пространство разговора. На книжке «Дневник токаря» много денег не заработаешь, она окупается в ноль, ну или чуть-чуть зарабатывает, но издатель именно это и имеет в виду. Или дивное безумное пермское издательство Hyle press, которое тоже здесь представлено — они же не рассчитывают заработать переводами безумных американских философов на домик на Багамах. У них другие жизненные цели, жизненные ориентиры, и интеллектуальный поиск сам по себе является ценностью. Таким образом этот фестиваль открывает другие пространства по сравнению с тем, что индустриальная книжная торговля может себе позволить.
И это очень интересная часть большого процесса. Неслучайно, собственно, его лицами являются Куприянов и Фаустов. Не только потому, что они толстые брутальные мужики, а потому, что это люди, заново осмыслившие страну. Боря мотается постоянно из края в край, помогая методически, организационно, иногда даже финансово тем, кто занимается созданием новых независимых книготорговых точек. Казань, Новосибирск, Красноярск, Владивосток, Хабаровск — это всё зона его заботы. Фаустов, который со своим «Открой Ротом» и «Страницей» тоже объездил страну уже от края до края, которого начинают где-то в Ростовской, кажется, области уже копировать. Это же федеральные инициативы принципиально другого формата. Они построены не на государственной модели распространения информации, а на горизонтальных связях и на персональном участии. Дико интересно, и этот фестиваль — часть такого же процесса, который для меня видится сейчас просто по-настоящему спасительным, потому что все остальные инструменты работы с информацией любую интеллектуальную работу и любую жизнь души просто целенаправленно убивают и уничтожают.
Это освежающий взгляд, потому что изнутри мы чуть более пессимистично глядим на все эти процессы.
Смотрите. Пессимистически глядеть на жизнь в русской провинции — а) многолетняя традиция, б) вполне разумно. То есть все мои формы повизгивания связаны не с тем, что это уже хорошо, а с тем, что это гораздо лучше, чем могло бы быть. На самом деле основание моего восторга — пессимистическое. Я вообще по умолчанию предполагаю, что все должны накрыться белыми простынями и ползти на кладбище. Всякий, кто делает не это, вызывает моё живое восхищение и одобрение.
С другой стороны, на меня вчера произвела нереальное впечатление барная культура улицы Ленина. Это настоящий городской променад. В классической урбанистике, не вот в этой нынешней хероте, а в классической урбанистике вокруг чего собирается город? Церковь, театр, променад. Странным образом, если мы посмотрим на типичный российский город, то с церковью всё понятно — она может называться горкомом партии, но это не меняет её функционала, с театром всё плюс-минус ок, а с променадом почти везде плохо.
Нет вот этого реального места, по которому люди ходят туда и обратно для того, чтоб себя показать и других посмотреть.
Во-первых, меня поразило то, что променад вообще существует — и его, кстати, десять лет назад не было. Наш фестиваль проходил в кукольном театре и ДК Октябрьской революции, то есть на другом краю улицы Ленина, но у меня не было ощущения такого мощного публичного присутствия. Были такие точки притяжения, «Труба», скажем, но не было вот этого променада. А во-вторых, что меня в этом поразило — фантастический демократизм. Везде, где мы видим такие питейно-развлекательные кластеры, они довольно быстро обособляются в снобское гламурное сообщество. Там довольно быстро возникает имущественное расслоение, и это всегда отнимает у среды разнообразие. А новосибирский променад, который мы вчера исследовали, он такой... Ну, Беньямин был бы доволен, это было фланирование в чистом виде, при этом фланирование, не лишённое некоторой интеллектуальной работы.
Вальтер Беньямин — немецкий философ, литературный критик, писатель и переводчик. Основная работа — «Произведение искусства в эпоху технической воспроизводимости»
А что происходит в культурной сфере в других городах за пределами столиц?
Я думаю, что эта же самая сила, это самое левое купечество — региональные книготорговцы, создатели клубов и так далее — должны постепенно начать работать с региональной культурой, в том числе с литературой. Потому что сейчас весь региональный литературный процесс происходит в интернете. С одной стороны, это хорошо, гораздо лучше, чем отвратительные литературные журналы, которые были в каждом миллионнике при Советском Союзе. Есть такой анекдот про трёх портных в одном доме, один из которых у себя на двери повесил табличку «лучший портной в мире», другой — «лучший портной во вселенной», а третий — «лучший портной на этой лестничной площадке». Так вот, когда твои ориентиры и твоя состязательность так или иначе ограничены лестничной площадкой, ты навсегда остаёшься человеком провинции.
Капиталисты 80-х годов придумали для себя лозунг: do local, think global — думай глобально, а действуй тут. Вот этого, мне кажется, очень не хватает в русской провинции.
И в этом смысле интернет, конечно, сделал для русской литературы огромную работу. Потому что он принял на себя весь инфраструктурный и логистический груз.
Но лично мне сейчас очень не хватает региональных форм, точек, где будет кристаллизоваться читательское сообщество так, чтобы в дальнейшем эти точки кристаллизации могли к себе привлекать общефедеральные и мировые процессы. Какую-то часть этой функции приняли на себя университеты, какую-то часть на себя приняли наиболее продвинутые музеи. При некотором желании, при некотором избытке страсти такого рода программы могут возникать, и мне их очень не хватает. Они много где есть, и в Н-ске тоже, конечно, но мне кажется, что они должны стать гораздо более локальными, они должны гораздо жёстче выстроить свои отношения с читателями, с потребителями... Я всё время поправляюсь, потому что мне привычнее думать в логике литературы, я всё-таки про это человек. А на самом деле, конечно, это единый процесс, литературный, театральный, музыкальный, музейный — культурный процесс в целом. А для того, кто является потребителем культуры, в русском языке нету названия.
Потребитель — уж совсем какое-то мерзотное, по-моему, слово, всё время приходится говорить «потребитель культуры», и всё время у себя во рту обнаруживаешь какую-то дрянь.
Но при этом понятно, что региональное самоосознание сначала, а культурный процесс — потом. Это очень обидно, потому что во многих точках, где сначала вокруг сильного персонажа возникли культурные институции, а потом пришло региональное самоосознание, часто они входили в конфликт. Например, великий джазовый музыкант и создатель невероятно интересного архангельского международного джазового фестиваля Владимир Резицкий в конце концов вошёл с городом в очень жёсткий конфликт, его едва не посадили. Потому что у Архангельска начала формироваться своя региональная идентичность, а Резицкий действовал так же, как он действовал полтора десятилетия, пока делал этот фестиваль. Пока земля была безвидна и пуста, а он носился над северными угрюмыми водами. Так вот, региональное осознание сначала, а культура, к сожалению, потом. Так что по мере того как будут формироваться центры регионального самоосознания, будут формироваться и культурные проекты, думаю я. Надеюсь. Такой мой оптимистический взгляд.
А какие города в России стали полноценными культурными центрами?
Есть Владивосток, конечно. Есть, как ни странно, отдельно Хабаровск. Есть Новосибирск, Красноярск. Предыдущая команда пыталась сделать Хакасию таким отдельным центром, но не получилось, на мой взгляд. В Поволжье возникают такие точки.
Владимир Резицкий — альт-саксофонист, лидер группы «Архангельск», известный исполнитель этно- и фри-джаза
Все говорят, что очень интересный процесс в Казани. Там очень деятельный мэр, очень удачно собранная отовсюду команда культурного преобразования, очень интересные в хорошем смысле слова урбанистические проекты. Казань, как многие советские города, сформирована на основе старого города с чертами города и быстро вовлечённых пригородов с чертами скорее сельской жизни. А превращение этих вот пространств в настоящий город, то есть обустраивание ничьих коммунальных территорий, выстраивание «третьих мест» и пространства общественного разговора — они очень быстро дают результат. Почему московский урбанистический проект — идиотство? Потому что они пытаются построить город поверх города, построенного поверх города. Казань в этом смысле как раз интересный пример осмысленного высказывания, потому что у них есть пригороды и части города, которые нуждаются ещё собственно в урбанизации, и которые дают быстрый отклик.
Странно: Ёбург — да, а Пермь — нет. Хотя в Перми очень много к этому приложили усилий, и там в результате остался такой инсталлированный феномен в виде пермского театра. Оперный театр Перми существенно лучше Большого на сегодня. Но это тот самый тип культурной институции, которая возникает прежде регионального самоопределения. Она здесь нипочему. Это некоторым образом такая флуктуация культурного пространства. Вот есть Теодор Курентзис, есть его театр, и они почему-то здесь.
Курентзис, кстати, из наших.
Да-да, я знаю, перебежал. Но здесь у него не было такого театра. Теодор, конечно, абсолютно фантастическая фигура, и как музыкальный мыслитель, и как шоумен, и как фрик. Я слышал в Перми Cosi Fan Tutte — это милая моцартовская безделица. Но когда ты сидишь в старом акустическом зале, без всей этой новомодной электроники, и понимаешь, что дирижёр точно чувствует, в каком месте оркестр должен не заглушить голос певца, и мыслит не оркестром, а театром — вот тут меня охватывает какое-то чувство, близкое к религиозному, потому что ну ты натурально видишь, как дух дышит сквозь художника. Но если это волшебное яйцо (вместе с его финансированием) вынуть из Перми и переставить в Кызыл или в Краснодар, у меня есть смутное чувство, что ничего не переменится.
А Ёбург, конечно, абсолютно самоосознавшийся регион, другое дело что его самоосознание — трагическое и горькое.
Così fan tutte — «Так поступают все женщины», опера-буффа Вольфганга Амадея Моцарта на итальянском языке в двух действиях
Ёбург в этом смысле, как ни странно, один из самых интеллигентных городов. Потому что русская интеллигенция всегда должна испытывать муку отвращения и раскаяния по поводу того, что есть. Вот есть кровавый царизм — мы будем испытывать муку отвращения и раскаяния по поводу кровавого царизма. Есть путинская диктатура — мы будем испытывать муку отвращения и раскаяния по поводу путинской диктатуры. Есть Ельцин — будем испытывать... Ничего не меняется. С одной стороны, в Екатеринбурге очень ясное самоосознание и на уровне фабричной культуры, и на уровне традиционно высокого уровня допустимой агрессии. Почти в любом городе ты выходишь из поезда, ведёшь носом по воздуху и знаешь, с какой вероятностью ты можешь огрести на тёмной улице. Ёбург, конечно, одно из самых в этом смысле жёстких пространств, ты выходишь на улицу и знаешь, что вести себя нужно очень аккуратно, потому что недопустимые формы активности будут пресечены немедленно и деятельно. Но при этом город интеллектуально очень развитый. Блистательное местное образование породило волну технологических стартапов. Все эти новые офисные башни, — самая высокая из них называется Высоцкий, очень трогательно — процентов на 40 заселены технологическими стартапами, то есть это не только люди, у которых есть идеи, но они умеют и доводить их до денег.
Интересно, что почти во всех городах приходит иногда ироничное, иногда шутливое, но всё-таки осознание собственных ценностей.
Ну то есть ты приезжаешь в Красноярск и не можешь не оказаться на Столбах, потому что красноярцы знают, что есть такая суперштука. Они могут относиться к ним по-разному. «Все идиоты идут туда, и ты тоже иди» или «человек, который не побывал на Столбах, напрасно прожил жизнь» — так или иначе они соотносят себя с этой ценностью. Так же выстроено самоосознание петербуржца. Здесь — самый засранный двор; здесь был прекрасный фасад, но он отвалился; здесь били женщину кнутом, крестьянку молодую. Вот странным образом в Ёбурге пока что этого нет — или, может, это и есть черта собственного регионального самоосознания.
В этом смысле Лёша Иванов сделал огромную работу, при том что мне страшно не нравится весь его екатеринбуржский цикл в литературном смысле. Но в этих четырёх книжках он впервые зафиксировал эту региональную пацанскую тусу как такую самурайскую культуру заранее принятой смерти — это мне кажется очень важным в культурном смысле и я надеюсь, что в Ёбурге уже вот-вот начнут водить по ивановским местам.
Алексей Иванов — российский писатель, автор книг «Сердце Пармы», «Золото бунта», «Географ глобус пропил», «Ёбург». Живёт в Перми
Вы говорили об уровне приемлемой агрессии. А как с этим в Новосибирске?
Странным образом Н-ск, на уровне чуйки, среди российских городов — один из самых безопасных. Всё-таки дистанционное присутствие студенческого городка и, конечно, просто очень высокий интеллектуальный уровень удивительным образом увели Н-ск от упоения культурой мордобоя. И если в ноябре, когда выходишь на улицу, на фоне противостояния природе всё-таки ещё чувствуешь, что можешь выхватить, то при такой погоде, я думаю, шанса нет.
Вот, кстати, сейчас пришло в голову, что культура променада возможна только при низком уровне агрессии. Потому что при высоком уровне агрессии большое количество людей, только что употребивших алкогольные напитки внутрь себя, немедленно превращается в массовую драку, да? В Н-ске — нет. И это вполне поразительно для русского города.
Ведь променад нельзя организовать. Вот, например, в Москве замостили Арбат и сделали его пешеходным — он не стал променадом.
Он стал торжищем, шапки, иностранцы, какая-то белиберда — всё это, кстати, смели, и там совсем пусто теперь. Но променадом, то есть местом, куда люди приходят для того, чтобы увидеть знакомых им людей и перекинуться парой слов, почувствовать себя частью социальной сети, он не стал. Потому что его там и не было.
В этом смысле променад нельзя построить. Променад должен возникнуть, а дальше его можно оборудовать. Улица Ленина в нынешнем виде — это променад, который уже есть, но ещё недооборудован. Если её сделают пешеходной, наверное, она станет ещё привлекательней. Или нет — зависит от того, сколько будут чинить улицу, всех ли выгонят на время укладки такой модной нынче гранитной плитки, сколько раз её будут перекладывать на одном и том же месте... За это время променад может погибнуть или возникнуть в другом месте. Ну а сейчас это просто очень красивая картина: мне повезло.