Саундтреки к детству

«Светлая», «детская», «ностальгическая» и даже «девственная» — так характеризуют музыку бердского историка Егора Клочихина, автора проекта «Лесостепь». Свои композиции он составляет с помощью кассетных «петель», детского пианино «Звенигород», музыкальной шкатулки и плёнок с записями разговоров советской семьи. Корреспондент Сиб.фм встретился с музыкантом в его комнатке, чтобы узнать, как история вещей превращается в гармонию звука.

Комната Егора на окраине Бердска, словно зал интерактивного музея, наполнена предметами из советского прошлого: кассеты, виниловые пластинки, детские книжки, микшер, коробка с музыкальными инструментами и даже маленькие колокольчики на пианино — всё, кажется, живёт особой внутренней жизнью и работает на идею.

DIY (англ. do it yourself) — культура записи и распространения музыки собственными усилиями музыкантов без образования

Я часто вспоминаю фразу с намеренной ошибкой из одного учебника: «мои родители никогда не увлекались музыкой, я рос в нормальной семье». Так вот, мои родители хорошие. Они просто сказали: «молодец, играй» и не стали мешать.

Пластинки — это дядин архив. Там и советский рок, и Толкунова, и что-то поновее. Эта полочка уже современная. Вот пластинка, к которой ребята из Москвы сделали оформление из мешковины, в стиле DIY, тираж — 98 экземпляров. Здесь мои рабочие кассеты. На них записаны «лупы» — закольцованные звуковые фрагменты. По ходу концерта я меняю эти кассеты, наслаиваю звуки.

Ставлю кассету — она даёт звуковую основу, поверх кладу гитару, какое-нибудь игрушечное пианино. Вот это пианино — оно как ко мне попало: я приехал в Москву летом, думаю, надо что-то перехватить. Нашёл тётушку на Тёплом Стане, которая продавала это чудо за 1500 рублей. Она меня спрашивает: «Что будешь делать-то с этим?». Я говорю: «Играть».

Для людей это просто вычурная интерьерная вещь из прошлого, они не думают, что её можно использовать.

Интерес к истории вещей вдохновил тебя стать историком?

Так получилось, что историком я хотел стать ещё в первом классе. Потом были другие планы, но к концу 11 класса я всё же вернулся к своей первой мечте. Опять же всё детство я рисовал богатырей, а не спайдерменов.

Церковная история XVII века — научная специализация Егора в магистратуре гуманитарного факультета НГУ

Наверное, есть в обществе потребность и в «архивных червях», но для меня историк — это публичный интеллектуал. Моё преподавание является для меня подлинной миссией историка. Это не столько про даты и события, сколько повод подумать о современности, о том, что мы можем изменить в стране прямо сейчас или через десять лет.

Я часто провожу параллели между историей и тем, что есть сейчас. К примеру, у многих до сих пор в головах живёт крепостное право. Люди не знают, что делать со своей самостоятельностью — у них нет барина. Вот я читал спецкурс по истории XVII века. И там один голландец пишет, что русские, как только получают свободу, все деньги пропивают и опять попадают в кабалу. Было бы грубо проводить прямые аналогии, но что-то из той ментальности действительно проявляется сейчас: распространение микрокредитов, например. Зачем люди набирают долги, которые не могут оплатить?

Историческая специализация влияет на создание музыки?

Несомненно. Во-первых, тем, как я подхожу к процессу: у меня ничего не пропадает. А во-вторых, на содержание тоже влияет, хотя я не посвящаю песни каким-то определённым историческим событиям. В идеале любая музыка должна быть оторвана от знания. Неплохо, если оно есть, но это совершенно необязательно.

Сейчас искусство создаётся таким образом, что невозможно посмотреть и сразу понять. Стоит какой-нибудь писсуар, но он обретает значение только в контексте культуры. Без контекста ничего не поймёшь, и у меня он всегда есть. Мне как раз хотелось бы, чтобы люди его слышали. При желании я могу рассказать о смысле каждой песни, я в этом плане очень концептуален. Но дело не в понимании искусства, а вот именно в чувстве его.

Мне радостно, когда я записываю музыку, вкладываю в неё определённый смысл, а потом реакция людей оказывается именно такой, как и задумывалось. Это чудо. В декабре я играл в Москве концерт в совершенном молчании — без вступления, без завершающего слова.

После концерта подходит ко мне парень и говорит: «Как в детство окунулся», а потом девушка заметила, что я исполняю «без молодёжного сатанизма».

Музыка что-то затрагивает в нас помимо слов, на тонком уровне.

Вокруг столько музыки, что она превращается в шум, ты чувствуешь это?

Чувствую. Но обесценивается не столько сама музыка — всегда можно найти уникальные вещи — сколько процесс её слушания. В 60-х годах, например, человек приходил в магазин, выбирал пластинку, осматривал её, щупал, приходил домой, ставил. Home listening, hi-fi, всё как надо. А как сейчас слушает? Прокручивает ленту «ВКонтакте», кликает на трек и ставит фоном, читая остальные новости. То есть ничего он не слушает. И в этом смысле музыка обесценивается.

«Радоница», «Веселка», «Родной лес» и другие треки с альбома No Time To Hurry

Как я с этим борюсь? Ну, выходил четыре года назад альбом одной пост-рок-группы, а у меня это, как бывает в 10 классе, любовь-любовь: живые классики. Я тогда скачал альбом, не взглянул на названия треков, слепо закинул в iTunes, встал в 5 утра и пошёл пешком по берегу моря, слушая эти песни. Не в маршрутке, не где-то ещё. На какие-то важные вещи я выбираю время и место. Зачастую выходит релиз, друзья спрашивают: «Ты что, ещё не послушал?», а я говорю: «У меня ещё время не пришло».

У тебя в композициях много природных мотивов, обложка для альбома No Time To Hurry была такая этнографическая, с фотографией Проскудина-Горского. Какую роль природа играет в твоём творчестве?

Природа у меня не ради природы. Я не такой восторженный ходок по полям и лесам. Одно время меня звали на всякие околобуддистские мероприятия. Релаксирующая музыка, ля-ля тополя, а я такой: «ребят, ну я не про то, что муравьи — наши друзья, и деревья нас чувствуют». Я не пантеист совсем, природа для меня — это скорее приглашение к разговору, не столько о ней, сколько о более человеческих вещах.

Клипы к твоим трекам — это старая плёнка, VHS-эффекты, медведи, ёлочки, берёзки — это для антуража? Почему такие темы?

Для картинки важна пыльная эстетика восьмимиллиметровой плёнки. Эти фильмы задают настроение, помогают музыке утвердиться в своей колее. Слушая мои композиции без видеоряда, можно подумать об индуистской релаксации, но видео помогает человеку не впасть в эзотерику. Это обзор того, рядом с чем мы живём: люди, деревья, звери.

Музыканты часто сейчас берут что-то фольклорное и смешивают с модерновыми жанрами. FolkBeat RF, например, поёт «Порушку-Параню» под битбокс. «Нейромонах феофан» накладывает тексты про медведей и светлую Русь на dram & bass. Откуда берётся такой синтез?

Мне кажется, это просто поиск, обращение к прошлому. Иногда — конъюнктурная стилизация. Ещё в 1990-е годы было такое, например, на «Песне года» — какие-то бабушки пели фольклор под модное «тыц-тыц» (речь идёт о группе «Иван Купала», — прим. Сиб.фм). На мой взгляд, это немножко не то.

Подлинные истоки синтеза лежат в попытке переосмыслить прошлое. Если не встроить его в картину современности, то по крайней мере показать связь времён.

Но одно дело рефлексия, другое — эксплуатация человеческого чувства ностальгии. Вот «Ирония судьбы-2», новые «Звёздные войны» и так далее. Некрофилия в каком-то предельном смысле, любовь к мёртвому, понимаешь?

У исполнителя всё равно что-то должно быть за душой, а не просто «о, прикольно». У нас тысячи групп в стране, и только единицы знают, зачем они это делают.

А у твоей музыки есть глобальная идея?

Если говорить про суперглобальность, то это совмещение несовместимого. Звучит не по-русски, но идею отражает.

Мы живём в модерновом или постмодерновом обществе, но это не мешает нам проявлять себя как людей другой эпохи, быть немножко выключенными из контекста.

Да, мы вроде винтики в системе, но на глубинном уровне всё равно умеем себя проявлять как индивидуальности. Мы даже можем не осознавать этого. Вот как название проекта «Лесостепь» просто пришло мне в голову. Я подумал «Ну, хорошо», а потом обнаружил цитату Сергея Соловьёва «История России — это борьба леса со степью». Но это, конечно, не географические противоположности, а, скорее, метафорические.

То есть твой герой — человек, готовый уйти от общества?

Дело не в обществе, а в нас. Нужно не бежать, а, наоборот, всё это переосмыслять, приходить обратно в общество и его обустраивать, но не коммунизм строить или, там, православную Россию, а что-то правильное.

Лидеров человечества всегда интересовало, как построить общество из полезных, этичных и нравственных людей, как из кирпичиков. Но это невозможно — мы никогда не станем стопроцентными, скажем, христианами.

Мы не в матрице живем, слава Богу, у каждого своё карате.

Как ты ощущаешь себя в российской действительности?

Есть такая картинка «если тебе не нравится жить в России, пора сменить занавески на окне». То есть это вопрос ракурса, метода освоения действительности. Я чувствую, что у нас всё очень странно, и это меня, скорее, интересует.

Вот живу я в Сибири, в каком-то заштатном Бердске. Когда я приезжал в Москву или Петербург, люди удивлялись «Бердск? Что, серьёзно? Это где вообще?». Есть, конечно, какая-то позиция, «ой, я сибирский музыкант, а не какой-то там московский». Но вообще, ни природные, ни общественные факторы не мешают тебе слушать меня, даже если ты живёшь где-нибудь в Братске.

Дело не в том, где среда лучше, а в том, где ты сам, где твоя жизнь, твои ощущения. Пожалуйста, делись ими.

Kosichkin tapes — альбом Foresteppe 2015 года, в котором использованы записи московской семьи Косичкиных в 70-е годы

В том же Бердске можно увидеть негативные вещи: работы нет, все ездят в Новосибирск, спальный район, одни пенсионеры. А можно увидеть хорошее: море недалеко, направо пойдёшь — лес, налево — степь, природа, в конце концов!

И люди тут разные есть. Бывают какие-то абсолютно бытовые ситуации, но они меня трогают до глубины души. Это не значит — надеть розовые очки, не замечать, скажем, алкоголизм в обществе, это просто вопрос расстановки акцентов.

В Петербурге я как-то выступал в одном баре формата «водка за 100, пиво за 50», такая атмосфера шабаша. Меня привезли туда с фолком, как человека из Сибири. Я играл 20 минут, пока не понял, что слышу только себя.

То есть всё-таки удалось переключить внимание людей, перебороть атмосферу заведения, совершенно не предполагающую такую музыку. Легко запереться в комнатке в Бердске, но дело не в этом. Важно воздействие на людей.

Для меня экзистенциальный вопрос: как оставаться свободным, не идя на поводу у механизмов общества, но в то же время служить ему. Живя в таком гоббсовском левиафане, тем не менее не забывать про людей и самому оставаться человеком. То есть не быть инопланетянином с Марса, который на всё смотрит отстранённо и в случае чего может улететь.