Академик Николай Покровский (1930 — 2013) — один из столпов сибирской исторической науки. Выпускник Московского государственного университета жизнь в незнакомой Сибири начал в 1965 году младшим научным сотрудником отдела гуманитарных исследований Института экономики и организации промышленного производства СО АН СССР. За долгий путь были открытия национального масштаба, более 200 публикаций, девять монографий, с которыми знаком всякий уважающий себя историк. Были награды — ордена Почёта и Дружбы, орден святителя Макария митрополита Московского, общенациональная неправительственная научная Демидовская премия. Уважение коллег и любовь студентов.
Но мало кто знал, что Николай Покровский был в 1957 году арестован в рамках так называемого «университетского дела» и приговорён к шести годам лагерей, после чего лишился права проживания в Москве. Владимир Кузменкин специально для Сиб.фм предоставил неопубликованное интервью с Николаем Покровским: оно объясняет, как и за что молодой ассистент кафедры источниковедения МГУ загремел в лагеря в разгар хрущёвской оттепели.
Фотография Марии Тищенко
На первом курсе мне довелось слушать лекции Николая Николаевича и его замечательный спецкурс по архитектуре Киевской Руси — экзамен, помню, сдал на «пятёрку». Но, конечно, и представить себе не мог, что в начале 90-х буду в ранге молодого корреспондента слушать рассказ о той части жизни академика Покровского, которая раньше была тайной.
Текст, отпечатанный на машинке, тогда в «Вечернем Новосибирске» не появился, но в архиве сохранился. Думаю, что за четверть века он не стал менее интересным.
Лев Краснопевцев — советский диссидент и историк. Был аспирантом и секретарём комитета ВЛКСМ истфака МГУ, основал и возглавил подпольный марксистский кружок
Николай Николаевич, сегодня уже всем известно про «дело Краснопевцева», тогда как ещё несколько лет назад найти какую-то информацию о нём было просто невозможно. А интерес велик!
Прежде чем говорить об этом деле, я обязательно должен сказать о наших близких и родных, о матерях и жёнах в первую очередь. Ведь это им — недавним студенткам Московского университета — пришлось отведать специально приготовленной для них гулаговским начальством каши, добираться глухими ночами от дороги за много километров до лагпункта с тяжёлыми вещами, искать какого-то сочувствия в лагерном посёлке, ловить в Москве любыми путями доходящие слухи о нашей голодовке, вести переговоры о ней в прокуратуре и оценивать, как обманет нас прокуратура в своих обещаниях; ждать весточки из нашей глуши.
Просто ждать — без них мы, наверное, не вытянули бы. Я, во всяком случае.
Что представляла собой «преступная организация» студентов и молодых учёных Московского университета, которую называли «кружок Краснопевцева»?
Мы не были как-то оформлены; нас было, наверное, от 30 до 50 человек.
Ядро составляли восемь-девять человек, которые и пытались устроить всё в организационном плане.
Все мы учились вместе, знали друг друга. Постоянно обсуждали проблемы не только истории, но и вопросы, касающиеся современного этапа развития общества.
Мы вели столько бесед, что я не могу назвать конкретную дату. Во всяком случае, во второй половине 1954 года беседы эти уже были фактом.
А как вы вышли на проблемы советского общества?
Менялась атмосфера в стране. Мне тогда было предложено начать работу над справочником по мемуарной литературе, изданной начиная с февраля 1917 года. Тогда эта литература пачками выходила из спецхранов, а я был в курсе всех изменений. Такой справочник мы сделали, но вышел он, когда я уже был в лагере. Вышел он без моего имени и сильно оскоплённым.
Потому что мы давали приложения: скажем, мемуары Деникина, Махно...
Понимаете, время изменилось, мы думали над сложными проблемами, сами много читали. Имели доступ к литературе с грифом секретности. Так прочли мы знаменитый пятитомник «История общественного движения в России», который создавался в основном меньшевиками. Это был взгляд с иной точки зрения.
Мы изучали стенограммы съездов, причём не те приглаженные, которые выходили, а брошюры, которые раздавались непосредственно участникам съезда уже на следующий день после заседания.
25 февраля 1956 года на закрытом заседании XX съезда КПСС Никита Хрущёв выступил с закрытым докладом «О культе личности и его последствиях». Доклад не был обнародован, но распространялся по всем партячейкам СССР
Мне доводилось читать курс источниковедения и, конечно, обязательную тему «Произведения Ленина и Сталина как исторический источник по истории советского общества». Этим курс должен был начинаться. За некоторое время до начала курса прошёл ХХ съезд. Я — в растерянности.
Тем более что неожиданно на съезде оказалась А. М. Панкратова, которую только что вместе с моим учителем М. Н. Тихомировым крепко погромили в журнале «Коммунист», как «объективистов» и прочее. Ждали арестов.
Так вот, она сразу стала выступать перед историками с рассказом о съезде. Быстро подошли и западные газеты. Хранились они в профессорском читальном зале нашей библиотеки. Так мы познакомились с докладом, который был опубликован за рубежом в полном виде. В СССР же говорилось, что всё это — утка.
И верить ей нельзя! Но через пару месяцев я уже зачитывал текст доклада одному из курсов нашего факультета по поручению комсомольского бюро.
Михаил Николаевич Тихомиров (1893 — 1965) — советский историк-славист, источниковед, специалист по истории и культуре России X–XIX веков, академик АН СССР
Ну вот, прибежал я к Тихомирову с этой новостью и говорю: что же делать с этой темой?! А он отвечает: вы объявите, что поскольку эта тема венчает весь курс, ею курс будете завершать. Может быть, что-нибудь да станет ясно. И действительно, потом многое стало ясно.
Наверное, все эти споры не могли не привести к мысли оформить свои идеи в виде какой-то работы?
Ребята в нашем кружке довольно много писали — и это естественно. Все работы мы обсуждали, разбирали. Было большое сочинение Льва Краснопевцева, где он пытался выявить корни сталинизма. Причём корни дооктябрьские (это как раз то, к чему сейчас приходят). А тогда это стало для нас одним из главных пунктов обвинения потому, что речь шла о режиме централизации в партии в первые годы её существования в частности и вообще об обстановке в русском революционном движении.
Фотография Марии Тищенко
Были попытки разобраться во внутрипартийной борьбе разных времён. Дошли мы своим умом и до того, что троцкистская платформа не представляла сколько-нибудь хорошей альтернативы: понимали, что отношение к крестьянству как к внутренней колонии было почерпнуто Сталиным у Троцкого. Подошли мы и к положительным оценкам НЭПа, к острому осуждению «великого перелома».
Рассуждали, естественно, и о современном нам положении в стране. Я не могу сказать, что мы видели всё, что видим сейчас. Но многое говорилось уже тогда.
Видимо, предлагали и свою какую-то программу?
600 тысяч экземпляров — тираж журнала «Коммунист», органа ЦК КПСС, выходившего с периодичностью в 20 дней. С 1924 по 1952 годы назывался «Большевик». С 1991 года выходит под названием «Свободная мысль»
Да, во времена хрущёвской оттепели все думали о позитивных программах. Мы, в частности, на одно из первых мест выдвигали идею резкого разделения партийного и хозяйственного аппарата, создания самодействующего хозяйственного механизма, который не нуждался бы в каких-то постоянных командах сверху. Очень внимательно изучали опыт Югославии — то, что называлось выборами администрации рабочими советами, и опытом введения рыночных отношений. Искали оптимальный вариант.
Были и письменные рассуждения о терроре в партии, необходимости восстановления партийной демократии. Сам Лев Краснопевцев был секретарём факультетской организации комсомола. Мы пытались найти выход отнюдь не вне партии и комсомола, хотя, конечно, понимали необходимость серьёзной реорганизации.
Говорили и писали об обстановке, сложившейся в нашей культуре, науке. Одной из инкриминированных нам вещей был роман Дудинцева «Не хлебом единым», ведь из него явно напрашивались выводы об общем положении дел в нашей науке.
Положительная рецензия на роман квалифицировалась как антисоветская деятельность.
В проблемах, связанных с литературой, были и курьёзы. Среди изрядного количества рукописной литературы, которая ходила среди нас по рукам, была тетрадка, исписанная рукой моего друга Натана Яковлевича Эйдельмана. И содержала она удивительно подходящие характеристики нашего времени и строя — цитаты из произведений Салтыкова-Щедрина, из «Писем к тётушке» и других его известных вещей. Она долгое время фигурировала на следствии как выписки из неизвестных антисоветских произведений. И только когда дело передали в суд, нашёлся там грамотей, который эту вещь из дела изъял.
Фотография Марии Тищенко
«Не хлебом единым» — роман Владимира Дудинцева 1956 года, опубликованный в журнале «Новый мир», об изобретателе, ведущем борьбу с начальством и бюрократией
Идеи наши питались и жизнью. Лев Краснопевцев с молодёжной делегацией ЦК ВЛКСМ побывал в Польше, очень интересовался тем, что там происходило. Мы знали о драматической поездке туда Хрущёва, появлении нового лидера Гомулки. Ситуация в Польше была очень острая — наши танки остановились только в последнюю минуту.
Лев свёл знакомство с редколлегией популярного в Польше молодёжного студенческого журнала, получил информацию из первых рук. Кстати, это нам потом тоже припомнили. Ведь из материалов дела следовало, что один из тех, кто вёл наше дело, побывал в командировке в Польше. Там был проведён пленум ЦК ПОРП, который журнал осудил, и всё движение прикрыли.
Газетная информация об этом попала и на страницы нашего дела с тем, чтобы пришить нам связи с польским и югославским ревизионизмом.
Дело закончилось арестом. Как это произошло?
В принципе, мы принимали, так сказать, некоторые меры конспирации, но они были в высшей степени наивными и детскими. Летом 1957 года, когда меня как раз в Москве не было, ребята фотоспособом изготовили листовку, в которой осуждали неподобающее применение советских вооружённых сил за пределами нашей Родины. Листовка вышла в годовщину венгерских событий, прошла к этому времени и история с антипартийной группой. Это я говорю к тому, что одно время следствие ужасно хотело как-то нас с ней объединить.
Для этого использовали тот факт, что научным руководителем Льва Краснопевцева был историк, профессор А. Л. Северов. А он когда-то работал вместе с Молотовым. Но в ходе следствия всё лопнуло — думаю, именно этим и объясняется значительное сужение в дальнейшем масштабов следствия. Кроме нас был ещё круг лиц — их дело было выделено в особое производство — но потом их так и не осудили.
Замысел был — сделать очередное громкое дело. Но больно разные были у нас и у антипартийной группы взгляды. Да и негативных характеристик этих последних у нас было много.
34 тысячи человек из 131 страны мира были гостями Всемирного фестиваля молодёжи и студентов, прошедшего в 1957 году в Москве
Во время Всемирного фестиваля молодёжи и студентов в Москве ребята достаточно неосторожно контактировали с иностранными студентами и попали под слежку. Потом, кстати, выяснилось, что о нас знали уже давно. Ну и в последних числах августа 1957 года нас всех арестовали. Меня взяли 30 числа на квартире у Краснопевцева.
Процесс был легальным?
Да. Следствие велось достаточно нормально: корпус следователей на Лубянке переменился, и те, кто вёл наше дело, говорили, что прежние хозяева кабинетов пошли под расстрел. Неправильным было самое главное — всё остальное было правильным: неправильной была классификация поступков по статьям 58-10 (часть 1) и 68-11 Уголовного кодекса.
То есть наша попытка разобраться в истории и посмотреть, какие перспективы у намеченных Хрущёвым реформ, квалифицировалась как «антисоветская пропаганда».
В итоге трое ребят получили десять лет, трое — восемь, трое — и я в том числе — по шесть лет.
Дальше вас ожидала ссылка?
О порядках в тех зонах сейчас уже есть целая литература. Совсем недавно я читал книгу Анатолия Марченко, который попал в ту же самую зону через несколько месяцев после того, как я оттуда вышел. Мы были в Мордовии; рядом находилось несколько отделённых друг от друга лагпунктов.
Время от времени — это обычная гулаговская методика — примерно раз в год нас тасовали, перемещали, раскладывали новый пасьянс. Мы оказывались по два-три человека, иногда больше.
Сложности разного рода были ведь и в дальнейшем?
Сначала было — на пять лет — запрещение проживать в столицах. Затем было формальное погашение судимости. Но это не было реабилитацией! Я имею право писать в анкетах «не судим», но должен сказать, что всегда писал об этом.
Фотография Марии Тищенко
За эти годы я успел поработать во Владимирском музее, а в 1965 году М. Н. Тихомиров договорился с М. А. Лаврентьевым и А. П. Окладниковым, что в Новосибирске развернётся работа по спасению памятников древнерусской книжности. И благодаря их смелости я оказался в Новосибирске.
Бывали и приключения. Например, в 1968 году, когда наш сектор уже имел серьёзные успехи, о нас стали говорить, и я был приглашён выступить с докладом на конференции в Ленинграде.
Из гостиницы стали выселять потому, что я не имел права пребывать в этом городе. Приютили меня друзья, а в Новосибирск пришёл сигнал: проверить, где я нахожусь.
Как сложилась судьба ваших друзей?
По-разному. Михаил Семёнов — математик. Он руководит вычислительным центром на одном из крупных московских объединений. Николай Рушенков — доктор наук, работает в институте сельского хозяйства. Сам Лев Краснопевцев долгое время трудился на одном из московских заводов токарем; сейчас он руководит музеем этого предприятия. Вадим Козовой — известный поэт русской эмиграции.
Многих уже с нами нет. Ушёл из жизни Натан Яковлевич Эйдельман, светлая голова.
Вот так распорядилась судьба. Пытались разобраться...
Подпишитесь на нас в Telegram
