Летописец, соавтор и модель «Синих носов», председатель Новосибирского регионального отделения Союза фотохудожников России, секретарь Союза фотохудожников России Евгений Иванов рассказал гостям проекта «Люди как книги» об энергии заблуждений, о кепке по кругу и о чепчиках в небо. Специально для Сиб.фм Антон Веселов подначивал Иванова и записывал за ним.
В ранней юности, на катке стадиона «Спартак», у меня в голове всегда крутилась песня «Всё выше ступени, ни шагу назад, и от напряжения колени дрожат». Это не воспитанное чувство — что-то генетическое. Может, от дедушки-геолога, который в 1937 году погиб. Или от родителей уже: папа в Тульской области появился на свет рядом с Ясной поляной — это, конечно, повод для шуток в мою бородатую сторону.
Евгений Львович, как и его карточки, многолик, актёрствует по-балетному, затихает пейзажем, жжёт репортажем.
Родился в Новосибирске, рос в удивительном дворе — ведомственном. Сын директора завода и сын самого большого пьяницы — в одной компании. Мы все дружили.
Со временем одних отдали в музыкальную школу — потому что могли купить и было куда поставить пианино, — а будущему фотографу папа сказал: «Вот тебе клюшка (которую сам выточил), иди играй во дворе в хоккей». И Женя играл, выигрывал. Зимой — в хоккей, летом — в футбол или баскетбол.
Была, конечно, тяга к творчеству. Как и возможность заниматься в кружке художественного чтения жиркомбината, петь в школьном хоре, трубить в горн на пионерских съездах. Меня, кстати, всегда выбирали в совет дружины — за спортивные, правда, успехи.
Кто прошёл закалку спортом — того не сломишь!
Когда после восьмого класса все мальчишки начали пить и курить, я наоборот, занялся лыжными гонками. Только в лыжной секции понял, что значит тренер. Когда тебе не за кем тянуться, не выходит совершенствоваться. Нет цели, нет системы её достижения. И наоборот. Один мой приятель убеждал: дескать, хочешь развиваться — выбери самого здорового парня и дай ему в пятак. Получишь сразу всё: испытание, уважение, смирение и, в конце концов, вполне возможно, друга... С тренером почти так же, только менее травматично. Я наставника спрашиваю: «Почему вот тот парень неправильно катается?» А он отвечает: «Ты же у него выигрываешь? Тогда зачем на него смотришь — он для тебя уже вообще не существует». Негуманистический это, для многих некомфортный подход. Но действенный.
Обычно почему-то на учёбу в школе не распространяется...
Недавно хотел дневник найти — сыну показать. У меня итоговый балл школьный высокий — 4,5.
Мы с Анатолием Локтем в один год поступали в НЭТИ. На физтех брали одних отличников, как он, а я пошёл на факультет электронной техники.
Кстати, дневник вообще пустой оказался, начиная с марта месяца пятёрки и четвёрки чередовались с двойками, а расписание уроков наполовину рукой мамы заполнено. Я спрятал, чтобы сын не нашёл. А его мама сказала: «Вот, оказывается, как было, может и у нашего сына что-нибудь получится».
Спортсмены тогда ведь особенно ценились в институтах, чемпионов брали без конкурса?
Хедхантеры вузов, конечно, за мной бегали: я как раз в тот момент стал чемпионом первенства Вооружённых Сил СССР среди юношей по лыжным гонкам. Меня практически зачислили в военно-политическое училище, куда мечтали поступить одноклассники. Но я приступил к занятиям только через год спорта, в НЭТИ.
И друзья не смогли сбить с выбранной линии?
Наоборот, дворовая компания многое определила. Так, с тремя друзьями, и прошли по жизни. С одним вегетарианцем-поэтом-маргиналом, который сейчас в Нью-Йорке живёт, до сих пор можем по пять часов подряд по скайпу рассуждать о том, кто такие ангелы, а кто — дьявол. Как бог управляет человеком. Кто пишет стихи, а кто зарабатывает деньги и ходит в мэрию на заседания. Эта история тянется уже 35 лет. И ответов всё ещё не нашли.
Кто был заводилой?
Я из полной семьи: у меня родители, сестра, бабушка. Кстати, именно она в меня нравственные основы заложила, этические нормы. В церковь не ходила, но, когда я засыпал, видел, что она молится. А у моего друга папы не было. Ему приходилось — как Штольцу — самоутверждаться.
Классе в десятом он спросил меня: «А ты понимаешь, зачем ты живёшь?»
Я охренел.
Конечно, знал, что над этим вопросом некоторые люди бьются. Но вот чтобы его задали мне?! Человеку, который и так живёт, у которого не хватает ни на что времени! А, оказывается, надо ещё подумать...
Вот этот друг был для меня маяком. Это он привёл меня в спортивную секцию. А через год сказал, оценивая мои спортивные достижения: «Ты дурак! Что, всю жизнь будешь бегать? В спорте уже всё предрешено. А вот наука — исключение из правил, это круто!» И я сразу, бесповоротно решил поступать в НГУ на физику — после года спорта. Я книжек-то не брал в руки — 50 километров наматывал каждый день весь в соплях! Но ведь для того и нужна дружба, социализация, чтобы с невозможным справиться.
Ниже этажом жил друг-победитель олимпиад по физике. Поделился планами, получил ответ: «Вот тебе учебники, будем вместе готовиться». И стало получаться. Даже максимализм сработал. В анкете я не упомянул, что спортом занимаюсь. Или я учёный, или спортсмен! И хорошо сдал все экзамены, по сочинению только получил четвёрку — не хватило одного балла... И я легко поступил на ФЭТ в НЭТИ, год прозанимался наукой. А потом всё тот же товарищ мне сказал: «Я буду врачом (он учился в мединституте), ты будешь инженером. В этом ли смысл?» Ему мозги промывал институтский философ Гена Попов, дальше шло по цепочке.
«Надо заниматься искусством», — уверяли они меня друг через друга.
Каким ещё искусством! Конечно, я листал альбомы про Эрмитаж. И на факультативе нам рассказывали: «Вот тут лежит Даная. Белая несмятая постель символизирует непорочность. С эпохи Возрождения в греческой царевне видели прообраз Девы Марии». А я думал: «Вот бредятина — просто голая тётя лежит, и всё». Чисто эротический элемент видел. А приятель убедительно так продолжал: «Стихи писать у нас не получается, литература сейчас не в почёте, изобразительное искусство — это сложно, так что будем снимать кино». Тарковского и Феллини ведь смотрели! Тот, что сейчас в Нью-Йорке, взял на себя роль сценариста, «застрельщик» идеи выбрал должность режиссёра, а мне выпала доля оператора. И с 1976 года я бросил институт, чтобы стать классиком кино. Дома по этому поводу случилась трагедия.
Что-нибудь сняли?
Ходили в киностудию в Дом офицеров. Самообразовывались, не вылезали из библиотек, особенно из ГПНТБ СО РАН. Мы специально в 1977 году съездили на «Юморину» в Одессу. Запаслись плёнкой, снимали нетленку на 16-миллиметровую камеру «Киев». Это сейчас я понимаю, что наш режиссёр воспринимал кино как повод в тусовку — в «большую жизнь» — влезать. Чем хороша эта профессия — тебя везде с камерой пускают! Это универсальный пропуск от НИИ до дворца искусства. В один и тот же день ты можешь попасть и на стройку, и к мэру. Одним словом, киноматериала нет. На память остались подробные ежедневные фотосъёмки.
Армия отрезвила?
— Отец, служивший в Германии, надеялся, что армия сделает из меня человека. Я буду гладить джинсы и чистить кремом ботинки. Но... я попал служить в ПВО.
Как шутили, в полувоенную организацию. Отцовские идеи рухнули, когда я через два месяца приехал в Новосибирск на армейские соревнования по волейболу. А последние месяцы вообще значился массажистом командующего армии ПВО, мне светила карьера стать его адъютантом, получил даже направление в Иркутск в школу прапорщиков. Пришлось долго пудрить мозги... Но я всё же демобилизовался. И вернулся к ребятам — тогда они уже жили в общаге ВГИКа. Три следующих года мы базировались в Москве, ходили в главный киноинститут, на кинопремьеры и творческие встречи, например оператора «Сталкера» Александра Княженского. Но в 1982 году стало понятно, что кино мы не занимаемся. И не станем. Мы ищем жизненный драйв, избегая систему производства. Но я же спортсмен. Я не хочу просто так на лыжах кататься, я хочу быть чемпионом! Так что я вернулся в Новосибирск, потом с другой арт-тусовкой махнул в Ленинград. Жил год в Выборге. Закончил Ленинградское областное училище культуры. И даже собирался отправиться к эмигрировавшему другу в Америку, но вместо этого устроился в Новосибирский театр оперы и балета, где и служу 32-й сезон. Группа наша не распалась, но разъехалась.
Одна из первых персональных выставок Евгения Иванова двадцать лет назад прошла в НГОНБ. И гости её не все были знакомы с автором. Но слава шла впереди фотографа. И тут аудитория разделилась. Одни были уверены, что бессмысленно ждать хороших карточек от человека, который шьёт шапки. Другие, напротив, отстаивали точку зрения, что настоящий репортёр должен находиться в гуще социальных процессов. А я ещё тогда, рассматривая на фото Новосибирск в лужах, раздумывал: «Как это вышло, с шапками?»
Вспомните эти времена: самый конец 80-х — начало 90-х. Мне тогда было 30. Самый расцвет, драйв, движняк. Зарабатывал я тогда только фотографией. То есть в первую очередь свадьбами. Я могу долго об этом рассказывать: киногруппа меня приучила рефлексировать по любому поводу. Я вёл толстенные дневники, куда записывал свои впечатления, ещё со времен спортивных сборов. Я ведь системно работал. Почему спортсмены достигают высоких результатов? Потому что они привыкли жить по распорядку.
Не рассуждают в категориях «получится — не получится». Встал рано — обязан выдать
подвиг на лыжне.
Андрей Лашков (легендарный новосибирский фотограф — прим. Сиб.фм) называет меня раздолбаем, но внутри этого раздолбая прячется высокоструктурированная личность!
Я предполагаю, скорняжество — плод дружбы и нужды?
В перестройку я жил на зарплату. С ребёнком, у тёщи. Всё казалось, временно, а получилось десять лет в двухкомнатной квартире с двумя детьми, тёщей и тестем. Неизгладимый жизненный опыт... Тогда в кругу моих друзей оказался выдающийся балетный танцовщик Серёжа Владимиров. Из многодетной семьи, трудяга, как и я. Он потрясающе шил — носить-то было нечего. Зарплаты меленькие в театре, вон он и варганил кожаные куртки из боксёрских перчаток: из 16 перчаток получалась фирменная «косуха». А мне нужна была кожаная кепка. Я попросил — он согласился. Только, говорит, надо обрезки прихватить ниткой — на отрез кожи ведь денег нет. У тёщи была Подольская швейная машинка. И я без труда обметал обрезки. Прихожу, показываю — нормально, говорит: «Теперь выкройку сделай. Как должна выглядеть кепка, представляешь?» Конечно, вот такую же, как эта полотняная рижская хочу! «Ну вот, распори, прогладь и сделай всё точно так же». Приношу — устраивает, да и осталось-то сшить тут и тут. Одним словом, смастерил свою первую кепку целиком сам, но под контролем мэтра.
И вот прихожу в джаз-кафе — тогда с музыкантами дружил, не зря одна из первых выставок называлась «Мир музыки» — в этой кепке. А Володя Тимофеев (новосибирский тенор-саксофонист — прим. Сиб.фм) просит: «Дай я в ней на сцене поиграю!» И тогда я понял, что сделал крутую вещь!
Жалко на каждый день тратить дефицитную вещь!
— Я в ней проходил ровно неделю — до воскресной барахолки. И думаю: она же стоит рублей 70, а у меня зарплата 110. Не вспомнить ли старые добрые времена? Поехал и продал.
Через неделю сшил ещё одну. И так пошло-поехало. Сентябрь-октябрь... Наступила зима. И я думаю: «Жалко, с кепками пролетаю!» Хотя... сделал подклад, пришил меховую хреновину сверху — получилась меховая кепка с ушами, как раз для Сибири. И вот буквально вчера я встретил человека в моей кепке, сшитой в конце 80-х. Потому что шил основательно, с гарантией.
Хорошо трудишься — приходит успех. Я испытал это чувство, когда выходишь на улицу с тысячей долларов в кармане — на всякий случай. Трудно представить, но за один швейный сезон я мог купить себе однокомнатную квартиру. Правда, какой ценой! Встаёшь в восемь утра, делаешь зарядку, садишься за швейную машинку и работаешь до полуночи. Никакого отвлечения — ни фильмов тебе, ни книг. Зато за рекордный «шапочный» день я зарабатывал полугодовую зарплату фотографа в театре.
Потом уже мои головные уборы в ГУМ на Красную площадь попали. Один хороший музыкант, который сейчас при большой административной должности, мои шапки возил в Норильск, сам зарабатывал и со мной щедро расплачивался. Причём я не пошёл по пути Серёжи Владимирова — не стал открывать цеха. У меня, конечно, были нанятые работники, но я каждую шапку собирал собственноручно, только элементы мне готовили. На основе козырька расписывался и ставил дату. Так что можно и сейчас распороть, восстановить хронологию.
Прозанимался этим бизнесом я десять лет. Закончилось всё так же внезапно, как и началось. Пришёл мой папа и говорит: две квартиры купил, дачу купил, фототехнику Nikon купил, жить можно как сыр в масле — шей и шей.
И у меня как отрезало. На следующий день не мог сесть за машинку. Я же вроде как художник,
а про меня как про шапочника?!
Ещё один важный пункт этого путешествия — «Убежище вне времени», благодаря которому появился проект «Синие носы». Этот «шутливый цикл, баловство в бомбоубежище» не просто дало миру гэги про Мизина, но и фактически заместило собой всё сибирское искусство в глазах иностранцев. Теперь мало кто что-то знает о нас за пределами этой творческой группы. Понимали ли вы там, под землёй, что это триумф, работа на всю жизнь?
Помнишь, я говорил, что мне всегда хотелось найти самого крутого и с ним начать взаимодействовать. Поучиться у него, а потом попытаться переплюнуть. И вот благодаря Константину Скотникову и его жене Люсе я познакомился с Вячеславом Мизиным. Вернее, сначала Людмила попросила помочь мужу. Дескать, он будет скобки в губы забивать — это надо сфотографировать (проект 2000 года «Все художники любят молчать» — прим. Сиб.фм). Потом слайды работ новосибирских художников: Сергея Шишкова, Владимира Мартынова и многих других, прекрасных. С Натальей Толпекиной (художница, сейчас живёт в Великобритании — прим. Сиб.фм) сотрудничали. Я для неё снимал Владимира Миллера (новосибирский чиновник в сфере культуры — прим. Сиб.фм) или Вольдемара Басалаева (экс-нефтяной король — прим. Сиб.фм), а она потом по этим портретам рисовала картины. Мне это было лестно.
И вот где-то через полгода Костя сказал, что должен меня отдать на растерзание одному арт-монстру. И мы встретились с Мизиным.
Кстати, такого учтивого и воспитанного человека в жизни я встречал редко. И мы начали сотрудничать. Потом появился Дима Булныгин, Максим Зонов... Современное искусство я тогда не понимал. Зачем забивать степлером скобы в губы? Говорил ведь: «Костя, никто не видит, сделаем в фотошопе!»
Приходит Слава с тарелкой червей и в неё лицом бух! «Сфотографируй, чтобы всё это на мне было, одни мои одухотворённые глаза видны».
Я и сейчас многого не понимаю — спрашиваю. Но то, что я услышал в ответ — не значит, что я это понял. Надо попробовать сделать подобное самому.
И всё же, когда вы встретились все вместе, химия сработала, проект выгорел!
Вот какая мысль меня посещает. Процентов 70 горожан берут в руки фотоаппарат. 30 % снимают много. А 10 % занимаются более-менее профессионально. И если мои работы выделяются на этом богатом фоне, запоминаются, говорят от лица поколения или творческой группы — значит, во мне есть сила. Это я ещё со времён шапок понял.
Если ты можешь — хоть чем занимаясь — добиваться результатов, выделяющих твой труд из общей массы, — ты силён.
Получается разрыв, огромный динамический диапазон от «Мой друг уличный музыкант» до «Анатомии балета», от портретов до репортажей. Так можно сказать и о самом фотографе Иванове с твоими-то способностям к внезапному преображению. Везде ты — настоящий?
Любой психиатр скажет, что личностей в каждом из нас живёт много. Я вот, скажем, с губернатором на встрече не матерюсь. А с тобой могу себе позволить. О творчестве. Тут как раз как в жизни.
Приведём банальный, но понятный жизненный пример. Захотелось с утра пельменей — пошёл и съел. А назавтра — торт. Или водки. Но как можно каждый день есть одни пельмени? Как художники умудряются держать одинаковую рамку — только Николаю Бахареву или Сергею Максимишину известно. Тут, конечно, легко стать заложником своего метода. И простительно это, только если ты первый, если это твой индивидуальный метод. Если повторяешь — максимум учебное задание. Я всё сомневался с «Анатомией балета», спрашивал у Кости (Ощепкова, новосибирского фотографа — прим. Сиб.фм), видел ли он что-то подобное? И вот только в прошлом году успокоился: Коля Бахарев сказал про моих «чёрных» ветеранов (Серия Опасность забвения: помните их в лицо — прим. автора), что у Иванова наконец-то точно появилась ни на кого не похожая серия. И тема, и эстетическое решение, и концепт — всё впервые. Мне это приятно.
А у Иванова сила — в бороде! Куда косички заплетены, туда и жизнь сворачивает!
Лет тридцать назад мне расхотелось бриться. Может, выпендриться хотелось. А я ведь маньяк. Если я хочу стать чемпионом первенства Вооружённых Сил — ничего вокруг не вижу, лезу на гору из последних сил. А мой тренер ещё и кричит сзади: «А быстрее, Женя, можно?!» И в зале орут. У меня есть серия «Радость спорта», вся такая разноцветная. «Откуда такое странное решение?» — спрашивает у меня как-то Анастасия Руденко (молодой талантливый фотограф — прим. Сиб.фм). А я ей ответил, что в этой серии транслируется мировосприятие спортсмена-марафонца, который пробежал 42 километра, а впереди осталось 195 метров. У него круги перед глазами плывут, всё размыто...
Так вот, стал я отращивать бороду. Но не просто так. Решил — чтобы сравнялась с волосами.
И много лет просыпался среди ночи от жуткого сна, что борода с волосами вровень, я её состриг.
Только не сфотографировал.
В реальности 90-х годов трудно приходилось. Смотрели, пальцем показывали, дёрнуть норовили. А ты идёшь такой и не реагируешь. Это я отрабатывал в себе миссию художника, который по сути юродивый. Иногда он тупо забивает себе скобки или выращивает бороду. И долгие годы — как я — ищет повод, чтобы побриться.
А с косичкой всё просто. Борода топорщилась в разные стороны — я её не подстригал. Мама — когда была жива — всё говорила:
«Ну побрейся, ты же нормальный молодой человек. Жена, конечно, есть, но мало ли чего!»
А потом передумала: «Я прочитала, почему волосы не стригут служители культов — потому что это улучшает связь с космосом, упрочняет у художника связь с новыми смыслами. И ты получаешь?» А я отвечаю: «Я же физику изучал. Вот если бы рядом два „приёмника“ поставить, у одного „антенну“ выбросить и оба послушать — тогда бы это был эксперимент, можно было бы судить о возможности бороды». А где-то в 2003 году дизайнер Стеша Волкова заплела мне косичку — чтобы «антенна» не топорщилась. И так я ходил до визита в Пермь в 2012-м на «Культурный альянс». Там я встретил известного художника с заплетённой в длинную косичку бородой. Пошёл в гостиницу и заплёл две.
Подпишитесь на нас в Telegram
